Д. В. Бубрих * Историческая морфология финского языка

Данный труд, конечно, сильно устарел — особенно примеры на грамматику времен культа личности поражают современного читателя, некоторые слова и грамматические формы в современном финском не употребляются нынче вовсе, но теоретических работ на русском по финскому языку крайне мало — и из нее можно кое-что извлечь тем, кто серьезно интересуется финским. В качестве учебника ни в коем случае не советую!

Ошибки распознавания будут исправляться постепенно.

Дмитрий Владимирович Бубрих заслуживает самой доброй памяти у всех русских, кто имеет дело с финским языком и любит страну Финляндию.

Издательство Академии Наук СССР. М.-Л., 1955 [Академия наук СССР. Карело-финский филиал. Институт языка, литературы и истории]

Оглавление

Именное словоизменение
Первичные падежные формы (§§ 1-23)
Вторичные падежные формы (§ 24-35)
Числовые формы (§§ 36-51)
Притяжательные формы (§§ 52-57)
Отсутствие родовых форм (§§ 58-59)
Степени сравнения (§§ 60-64)
Глагольное словоизменение
Лично-числовые формы (§§ 65-73)
Формы времен (§§ 74-80)
Формы первичных наклонений (§§ 81-83)
Формы вторичных наклонений (§§ 84-87)
Возвратные формы (§§ 88-90)
«Пассивные» (неопределенно-личные) формы (§§ 91-95)
Отрицательные формы (§§ 96-100)
Инфинитные формы (§§ 101-114)
Причастные формы (§§ 115-122)
Составные формы (вспомогательные глаголы плюс причастие) (§§ 123-124)
Вспомогательные глаголы (§§ 125-128)
Именное словообразование
Первичные отыменные имена (§§ 129-154)
Вторичные отыменные имена (§§ 155-163)
Отглагольные имена (§§ 164-178)
Глагольное словообразование
Отыменные глаголы (§§ 179-192)
Отглагольные глаголы видовой направленности (§§ 193-203)
Отглагольные глаголы залоговой направленности (§§ 204-213)
Структура простого слова
Состав и расположение морфем (§§ 214-219)
Строение морфем (§§ 220-222)
Структура сложного слова
Соотношение и расположение слагающих частей (§§ 223-224)
Оформление сложного слова (§§ 225-229)
Сложное слово и словосочетание (§§ 230-231)
Структура простого предложения
Концентры подлежащего и сказуемого (§§ 232-235)
Развертывание приложения (§§ 236-252)

От редакции

Предлагаемая работа покойного Д.В. Бубриха (1890-1949) была написана в те тяжелые для языкознания годы, когда малейшая попытка историко-сравнительного изучения языка расценивалась руководящими кругами языкознания как импорт идей буржуазного языкознания, когда высокомерно третировали «всякую попытку изучения групп (семей) языков, как проявление теории “праязыка”»[1] и крикливо шельмовали сравнительно-исторический метод как «идеалистический» – тот самый метод, применение которого по отношению к родственным языкам дает возможность восстанавливать картину прошлого состояния языка и установить законы его развития; метод, который твердо и решительно был рекомендован еще Энгельсом как метод языковедческой работы: «Материя и форма родного языка становятся понятными лишь тогда, когда прослеживают его возникновение и постепенное развитие, а это невозможно, если оставить без внимания, во-первых, его собственные омертвевшие формы, и, во-вторых, родственные живые и мертвые языки»[2]; метод, которому дал положительную оценку и И.В. Сталин в своем труде «Марксизм и вопросы языкознания»: историко-сравнительное изучение языкового родства «могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка»[3].

Наши отечественные лингвисты – знаменитый А.Х. Востоков (1781-1864), один из основателей сравнительно-исторического языкознания, Ф.И. Буслаев, И.И. Срезневский, А.А. Потебня, Ф.Ф. Фортунатов, А.А. Шахматов и другие – составляют славную плеяду ученых, имеющих громадные заслуги перед наукой в деле разработки сравнительно-исторического языкознания и выдвинувших языковедческую науку нашей страны в первые ряды мирового языкознания.

Проф. Д.В. Бубрих, ученик А.А. Шахматова, был достойным преемником этой славной плеяды основателей сравнительно-исторического языкознания, посвятившим всю свою жизнь изучению славянских и финноугорских языков. В течение четверти века Д.В. Бубрих с исключительной энергией и упорством изучал и разрабатывал проблемы финноугорских языков СССР: финского, карельского, мордовского, коми-зырянского, удмуртского и т.д. Ему удалось выпустить в свет ряд трудов, посвященных истории отдельных финноугорских языков: «Историческая фонетика финского-суоми языка» (Петрозаводск, 1948), «Историческая фонетика удмуртского языка» (Ижевск, 1948) и др., ряд статей в организованном им серийном издании «Советское финноугроведение» 1948-1949 гг. и т.д. Посмертным изданием вышли «Историческая грамматика эрзянского языка» (Саранск, 1953), «Грамматика коми языка» (Сыктывкар, 1948).

Эти работы Д.В. Бубриха, написанные на основе сравнительно-исторического метода, хотя и примененного им в весьма замаскированном виде, были встречены недружелюбно марристами. Д.В. Бубриха обвиняли в попытках «возрождения реакционной теории праязыка <…> в замаскированном виде»[4], в пропаганде «враждебных новому учению о языке взглядов»[5], в том, что «в декларативной части своих работ он часто говорит о Марре как об ученом с мировым именем, называет себя последователем Марра (иначе не допускались работы в печать, – Ред.), фактически же игнорирует учение Марра и критикует его с позиций буржуазной науки»[6]. В последние годы жизни Д.В. Бубриха все острие оружия представителей аракчеевского режима было направлено против сравнительно-исторического метода, прозванного ими идеалистическим, буржуазным, расистским. Отношение к сравнительно-историческому методу служило лакмусовой бумагой, определяющей методологические позиции того или иного языковеда. Об этом достаточно ясно говорят следующие строки, появившиеся на страницах центрального научного органа[7] и написанные по адресу Д.В. Бубриха и других представителей сравнительно-исторического языкознания: «Особое внимание обращают на себя попытки во что бы то ни стало реабилитировать реакционный формально-сравнительный метод и “праязыковую теорию” и противопоставить эту идеалистическую дребедень новому учению о языке, его технике историко-лингвистических исследований».

В такой обстановке была написана предлагаемая работа – «Историческая морфология финского языка». Тем не менее они изложена с точки зрения сравнительно-исторического метода, хотя с отступлениями и оговорками. Только беззаветная преданность Д.В. Бубриха делу советской языковедческой науки, прекрасное знание фактического языкового материала и технических приемов научного изучения языков удержали Д.В. Бубриха на позициях сравнительно-исторического языкознания. Действительно, несмотря на прямое гонение со стороны представителей аракчеевского режима в языкознании, стремившихся всеми мерами изгнать сравнительно-исторический метод из исследовательской практики советских ученых, Д.В. Бубрих до конца жизни применял этот метод в своих исследованиях.

Под нажимом марристов Д.В. Бубрих, оставаясь на позициях сравнительно-исторического языкознания, с целью легализации сравнительно-исторического метода, в данной рукописи допускал некоторые отклонения от требований сравнительно-исторического исследования языка. Таковыми являются, например, следующие.

1. Избегание сравнений фактов финского языка с фактами других финноугорских языков. В работе в недостаточной мере приведен материал даже из близко родственных языков (прибалтийско-финских), весьма скудно представлен и диалектный материал собственно-финского (суоми) языка. Из более отдаленных финноугорских языков в предлагаемой работе мы встречаем лишь данные мордовского языка. Д.В. Бубриху, конечно, были прекрасно известны данные морфологии других финноугорских языков, но их он не приводил, чтобы заранее отвести от себя обвинение в применении сравнительно-исторического метода.

2. В работе почти нет никаких ссылок на литературу вопроса, это, видимо, объясняется тем, что автор старался избегать нападок со стороны марристов, ибо ссылки могли быть только на работы сравнительно-исторического характера, т.е. на труды, написанные по мнению марристов, «идеалистическим» методом (Д.В. Бубриха за старые работы, написанные в сравнительно-историческом плане, обвиняли в том, что он идет «на поводу у буржуазных ученых»). Это обстоятельство приводит к тому, что читателю трудно разобраться, что взято из литературы и что принадлежит автору. Поэтому указания Д.В. Бубриха, фигурирующие в предисловии его труда, относительно того, что некоторые проблемы исторической морфологии финского языка им «по-новому разработаны», выступают «в новых очертаниях» и т.д., не вносят полной ясности.

Некоторые из перечисленных упущений частично можно объяснить тем, что автор поставил перед собой задачу дать учебное пособие для студентов. Однако нужно сказать, что предлагаемы труд Д.В. Бубриха представляет собой не столько учебное пособие, сколько исследование (во многих случаях оригинальное) морфологии финского языка.

В целях устранения некоторых из отмеченных недостатков мы снабдили книгу примечаниями, в которых приводятся данные из других финноугорских языков.

Книга содержит богатый фактический материал по финскому языку. Они может служить ценным пособием при изучении не только исторической морфологии финского языка, но и исторической морфологии других финноугорских языков. Кроме того, предлагаемая книга Д.В. Бубриха является первым трудом на русском языке, в котором освещаются вопросы исторической морфологии финноугорских языков.

В настоящее время, когда работы И.В. Сталина по языкознанию освободили нашу науку от оков марризма и открыли широкую дорогу подлинно научному изучению истории языка, мы считаем своевременным опубликование труда известного советского ученого, прекрасного знатока финноугорских языков, Д.В. Бубриха, труда, посвященного разработке основных вопросов исторической морфологии финского-суоми языка.

Предисловие автора

Настоящая книга составляет первую часть второго тома «Сравнительной грамматики финноугорских языков», издаваемую отдельно для ускорения появления в печати книги по исторической морфологии финского языка в связи с синтаксисом. Последующие части того же тома посвящаются другим финноугорским языкам, а последняя – историческому их сравнению в морфолого-синтаксическом плане.

«Сравнительная грамматика финноугорских языков» пишется по плану Института языка и мышления им. акад. Н.Я. Марра Академии Наук СССР. Что касается настоящей книги, то написанная как часть этой большой работы, она в то же время передает содержание курса лекций, прочитанного в Карело-Финском Государственном университете в 1948/49 г.

Методика исследования в «Сравнительной грамматике финноугорских языков» принята следующая.

Прежде всего по отношению к отдельным языкам мобилизуются средства историко-аналитического метода. Анализ морфологии и синтаксиса обнаруживает много связанных между собой явлений, а по связи между ними можно судить о многих моментах их развития. Большую помощь часто оказывают справки в исторических памятниках и диалектах. В некоторых случаях, когда связи затемнены, приходят на помощь родственные языки, где явления те же, но связь ясна. В конце концов удается построит ясную перспективу развития с очень немногими неясными пунктами. Само собой разумеется, что эта перспектива упирается в некий предел, перешагивать который пока что рискованно. В финноугорских языках этот предел лежит на глубине многих тысячелетий. В других языках он может лежать на меньшей глубине.

Только после того как перспектива каждого из разрабатываемых языков на определенном участке достаточно ясна, мобилизуются средства историко-сравнительного метода. Явления родственных языков, взятые в перспективе развития, сравниваются в той же перспективе. В этой перспективе выделяются общие и раздельные переживания. В конце концов удается представить целостную картину развития всей системы языков, начиная с определенной, весьма удаленной эпохи. Создается возможность проникнуть в существо того, что называется родством языков, и осветить его так, как оно есть в действительности.

Результаты исследования сильно отличаются от того, что на те же темы писалось раньше.

Разработана проблема происхождения первичных падежей, до сих пор совершенно не затрагивавшаяся. В решение проблемы вторичных падежей введен ряд новых положений. В частности, по-новому разрешен вопрос об s-овых внутреннеместных падежах. Разработана проблема происхождения числовых категорий, еще не выдвигавшаяся. Особенно напряженного труда потребовали глагольные проблемы. В этой области многое верно было отмечено и раньше, особенно выделяется работа Э.Н. Сетэлэ[8]. В частности, было правильно установлено именное происхождение глагольных форм. Но совершенно неверным оказалось освещение всех глагольных форм как возникших на базе построений активной направленности. История глагола гораздо более сложная, чем это думал Э.Н. Сетэлэ. По-иному разработана проблема происхождения возвратных и «пассивных» (неопределенно-личных) форм глагола. Много нового внесено в вопросы инфинитных форм глагола и причастий. В области словообразования, именного и глагольного, сделано много увязок, которых не было раньше; в частности, разъяснена морфология имен на -(i)nen при основе на -(i)se. Значение словообразовательных категорий освещено по-новому.

Книга написана максимально сжато и для внимательного читателя по возможности доступно. Для упрощения изложения слова и формы приводятся без фонетической транскрипции. Предполагается, что читатель знаком с основными началами фонетики финского языка. Фонетическая сторона явлений комментируется только в случаях необходимости. Где нужно, делаются ссылки на нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка» (Петрозаводск, 1948).

Для разъяснения морфологической картины используется прием выставления сильной (основной) ступени согласного вместо слабой. В таких случаях написание согласного снабжается крестиком наверху позади буквы: maitot+a ‛нет молока’ (ныне звучит: maitoa, t+ > нуль), ср. maata ‛(нет) земли’. С этой же целью иногда восстанавливаются отжившие и выпавшие звучания; они берутся в скобках: sano(i)— ‛сказать’ (от sana ‛слово’), ср. haravoi— ‛сгребать граблями’ (от harava ‛грабли’).

Именное словоизменение

Первичные падежные формы (§§ 1-23)

§1. Среди падежных форм финского языка выделяются некоторые древние формы, где окончания с морфологической точки зрения неразложимы на какие-либо составные элементы.

§ 2. Важнейшую роль играют падежные формы, восходящие к древнему падежу на -na (-nä) или -n (смотря по фонетическим обстоятельствам) условно называемому локативом.

Этот падеж первоначально обозначал, во-первых, место — преимущественно на вопрос «где?» или время – на вопрос «когда?» и, во-вторых, предметы, выступающие в действенной ситуации совместно с другим предметом, на вопросы «с кем?», «с чем?».

§ 3. Как падеж со значением «где» или «когда» древний локатив продолжается прежде всего в современном финском эссиве. Последний оканчивается на обобщенное -na (-nä), а в следах и на -n: keskenä-mme ‛в нашей среде’ и miesten kesken ‛в среде мужчин’, и т.п., huomenna ‛завтра’ и eilen ‛вчера’, и т.п.[9]

Древнее значение локатива «где» и «когда» не исчезло, но встречается относительно редко. Можно заметить, что оно сохраняется преимущественно в случаях, где существительное имеет при себе определение. Примеры: tänä päivänä ‛сегодня’ (букв. ‛в этот день’), vanhuutensa päivinä ‛в дни его старости’, ensi vuonna ‛в первый год’, kahtena vuotena ‛в два года’. К определительному словосочетанию приравнивается определительное словосложение. Примеры: torstai-iltana ‛в вечер четверга’, keskiviikkona ‛в среду’ (ближе – в серединный день недели). Сюда относятся и некоторые названия дней недели, ранее бывшие сложными словами. Пример: torstaina (раньше tors-taina) ‛в четверг’. По образцу названий дней недели в эссиве ставятся названия других так или иначе выделяемых дней. Пример: jouluna ‛на рождество’. Поскольку послелоги были когда-то существительными, они, имея перед собой существительное, часто принимают форму эссива. Примеры: talon takana ‛за домом’ (первонач. ‛на задней стороне дома’), isän luona ‛у отца’, katon alla (из alna) ‛под крышей’, metsän yllä (из ylnä) ‛над лесом’; ср. takanani ‛за мною’, и т.п. Следует добавить, что в форме эссива часто стоят образования сравнительной и превосходной степени. Примеры: illempänä ‛позднее вечером’, sisempänä ‛более посередине’, sisimpänä ‛в самой середине’. Случаи иных порядков редки. Примеры: huomenna ‛завтра’, kotona ‛дома’, kaukana ‛вдали’, ulkona ‛снаружи’, läsnä olla ‛присутствовать’ (букв. ‛вблизи быть’).

Чаще эссив употребляется в новом значении – на вопрос «в качестве кого, чего», «(быть) кем, чем». Это значение возникло из первоначального «на месте кого, чего», перешло в «в качестве кого, чего», «(быть) кем, чем». Примеры: veljeni oli opettajana ‛брат-мой был учителем’, poikana hän oli toisenlainen ‛мальчиком он был иной’.

§ 4. От локатива со значением «где» ответвился генитив. Он оканчивается на обобщенное -n. Ход ответвления генитива понятен: talo on isän значило сначала ‛дом у отца’, а потом стало значить ‛дом отца’ (отцовский), isän talo сначала значило собственно ‛дом у отца’, а потом стало значить ‛дом отца’. Идея связи вещей по месту дала начало идее связи вещей по принадлежности[10].

Употребление генитива не требует особых комментариев. Особо следует указать только один случай, когда генитив относится не к существительному, а к прилагательному, произведенному от существительного. Перед таким прилагательным сохраняется такой же генитив, как перед существительным. Примеры: isänsä muotoinen ‛имеющий наружность своего отца’ (букв. ‛своего отца наружностный’; от isänsä muoto ‛своего отца наружность, образ’). Сюда же исторически восходят случаи вроде kyynärän korkuus ‛локтя высоты’. По образцу случаев типа kolmen vuoden ikäinen ‛имеющий трехлетний возраст’ (букв. ‛трех лет возрастный’; от kolmen vuoden ikä ‛трех лет возраст’) говорят и kolmen vuoden vanha букв. ‛трех лет старый’. Следует особо упомянуть, что по аналогии с указанными случаями строятся при слитном написании такие сложные прилагательные, как hyvänluontoinen вместо и при (так в тексте — admin) hyväluontoinen ‛имеющий хороший характер’ (от hyväluonto ‛хороший характер’), при раздельном написании – случаи вроде tavattoman suuri ‛необычайно большой’.

§ 5. К генитиву по форме примыкают и к нему обычно причисляются некоторые образования на -n. Примеры: minun on kiire ‛я спешу’ (букв. ‛у меня спешка’), minun on mahdoton kaikkea tietää ‛мне невозможно все знать’ (букв. ‛у меня невозможно все знать’), pojan pitää mennä kouluun ‛мальчику нужно идти в школу’ (букв. ‛у мальчика нужно идти в школу’). В таких случаях перед нами первоначально образование на вопросы «у кого?», «у чего?» (которые являются развитием вопроса «где?»), но нередко это значение приближается к значению «кому», «чему». Такому приближению оказали сильное влияние соседние языки, где (как в русском языке) в соответствующих случаях употребляется дательный падеж. Иногда образования на -n прямо входят в сферу аллатива (см. ниже), поскольку последний отвечает на вопросы «кому?», «чему?». Пример из поэзии: anna kättä käyvän miehen вместо anna kättä käyvälle miehelle ‛дай руку идущему человеку’[11].

§6. Как падеж со значением «с кем», «с чем» древний локатив продолжается в современном комитативе. Последний употребляется всегда во множественном числе и оканчивается, включая i-овый признак множественного числа, на -ine, за которым следует притяжательный суффикс. В этом окончании e появилось фонетически вместо a (ä) в тех формах, где за ним, в составе притяжательного суффикса, следовал относящийся к тому же слогу переднеязычный согласный[12], а затем обобщалось за счет a (ä). Прилагательное, предшествовавшее форме комитатива, не могло иметь притяжательного суффикса. Когда-то оно оформлялось на -in, ср. в Калевале: järvet saoin saarinensa ‛озера с сотнями островов’ и т.п. В современном литературном языке прилагательное под влиянием существительного оформляется на -ine, например, kauniine vaimoinensa ‛с красивой женою’.

Употребление комитатива обязательно во множественном числе объясняется тем, что представление множественности, относящееся, собственно говоря, к сочетанию обозначений «кто», «что» и «с кем», «с чем», распространяется на обозначения «с кем», «с чем». Сходное явление (но с распространением представления множественности на обозначения «кто», «что») известно и в русском языке: мы с тобой в смысле ‛я с тобой’, и т.п.

Особенностью комитатива является то, что он обозначает всегда предмет, пассивно сопровождающий другой предмет. Значение «с кем», «с чем», поскольку передается комитативом, имеет всегда оттенок ‛в сопровождении кого, чего’, но не ‛на одинаковых началах с кем, с чем’.

§ 7. С комитативом по происхождению связан и инструктив. Последний употребляется, как правило, во множественном числе, подобно комитативу, и оканчивается, включая i-овый признак множественного числа, на -in. Только в сочетаниях количественного числительного и существительного (по ассоциации с употреблением этих сочетаний в других случаях в единственном числе) допускается -n; например, neljän jalan вместо и при neljin jaloin ‛четырьмя ногами’.

Инструктив по значению первоначально был связан с комитативом, ср. случаи вроде poika seisoo paljain päin ‛мальчик стоит с открытой головой’. Значение «с чем» здесь со временем перешло в значение «как», и инструктив стал употребляться в общем последнем значении. Связь инструктива с комитативом прослеживается и с формальной стороны: напомним, что прилагательные при комитативе когда-то получали окончание -in (см. § 6). Можно сказать, что инструктив формально продолжает комитатив без притяжательного суффикса. Ныне, впрочем, притяжательный суффикс изредка присоединяется к формам инструктива: omin silminsä вместо и при omin silmin ‛собственными глазами’, и т.п.

§ 8. Есть некоторые n-овые образования, которые не могут быть строго отнесены к числу образований инструктива (они оканчиваются не на —in, а на —n), но по значению к ним близки. Пример: jalan ‛ногами’, ‛пешком’.

§ 9. Откуда возник древний локатив на -na (-nä) или —n?

Обращает на себя внимание формальная и смысловая близость древнего локатива к именам на —inen.

О формальной стороне имен на —inen, если оставить в стороне формы на —ise— (о них будет речь в главе об именном словообразовании), надо сказать следующее.

-i- в —inen не первоначально, а перенесено из —ise-. Двойное n тоже не первоначально, а получилось в силу связывания двух вариантов суффикса: -na(-nä) и —n; ср. в русских диалектах суффикс инфинитива -тить (пойтить, приттить и т.п.), получавшийся в силу связывания двух вариантов суффикса – -ти и -ть. Что касается замены -a(-ä) между двумя n через е, то оно фонетично[13]. Таким образом, когда-то было не —inen, а только -na(-nä) или —n, т.е. тот же суффикс, что в локативе.

О смысловой стороне имен на -inen надо сказать следующее. Эти имена имеют два важных значения:

1) «относящийся к такому-то коллективу, месту, времени и т.п.», например: karjalainen ‛относящийся к Кареле’, ‛карельский’, kaukainen ‛относящейся к дали’, ‛далекий’, tämänpäinen ‛относящийся к сегодняшнему дню’, ‛сегодняшний’; данное значение развилось в значение «относящийся к роду-племени такого-то», например: karhunen ‛относящийся к роду-племени Медведя’, ‛Медвежич’, ‛Медведев’; отсюда дальше появляется и уменьшительное ласкательное значение, например: karhunen ‛медведик’, а по этому образцу и lautanen ‛дощечка’, ‛тарелка’, ‛блюдо’ и т.д.;

2) «обладающий тем-то», например: mustapartainen ‛обладающий черной бородой’, ‛чернобородый’, kalainen ‛богатый рыбой’, ‛рыбный’ (о реке, об озере), vihainen ‛полный злобы’, ‛злобный’, likainen ‛покрытый грязью’, ‛грязный’, suolainen ‛содержащий соль’, ‛соленый’, kultainen ‛состоящий из золота’, ‛золотой’ и т.п.

Указанные два важных значения имен на —inen вполне соответствуют двум основным значениям древнего локатива: а) «где», «когда», б) «с кем», «с чем».

Ясно, что древний локатив и имена на —inen возникли из общего древнего источника. Это значит, что древний локатив возник из образований, еще не имевших падежного характера. Одни и те же древние образования не-падежного характера на -na (-nä) или —n развились в позиции обстоятельства в древний локатив, а в позиции определения – в имена на —inen с указанными значениями[14].

Дополнительные указания будут даны в §§ 48-50[15].

§ 10. Кроме падежных форм, восходящих к древнему локативу, важную роль играют также падежные формы, восходящие к древнему падежу на -ta (-tä) или -t (смотря по фонетическим обстоятельствам), условно называемому делативом.

Этот падеж первоначально (как ясно из свидетельств разных финноугорских языков) имел очень широкий диапазон местных значений, из которых в финском языке представлено значение «откуда». Употребляется он и для обозначения времени.

§ 11. Древний делатив продолжается в современном партитиве. Последний оканчивается на обобщенное -ta (-tä), а в следах и на —t: tätä nykyä (из nykyt+ä) и рядом nyt (раньше nyyt; из nyk+yt) ‛теперь’.

Для обозначения времени партитив ныне употребляется исключительно редко (примеры выше), а для обозначения места (на вопрос «откуда?») он используется параллельно с эссивом, поскольку тот применяется для обозначения места же. Примеры: talon takaa (из takat+a) ‛от дома’, isän luota ‛от отца’, katon alta ‛из-под крыши’, metsän yltä букв. ‛из-над леса’, ср. takaani ‛из-за меня’ и т.п.; sisempää ‛из места ближе к середине’, sisimpää ‛из самой середины’, kotoa ‛из дому’, kaukaa ‛издали’, ulkoa ‛снаружи’.

Чаще партитив употребляется в новых значениях.

Однако из новых значений – «по сравнению с кем, с чем», (больше, меньше и т.п.) «кого, чего», например: minä olen häntä vanhempi ‛я по сравнению с ним старше’, ‛я его старше’. Данное значение развилось из значения «от кого», «от чего»: «я от него старше», а последнее – из значения «откуда».

Другое новое значение определяется тем, что партитив употребляется вместо номинатива или аккузатива для показа того, что предмет принимает в действенной ситуации так или иначе ограниченное участие. Примеры: lihaa on pöydällä ‛мясо (не все, а только некоторое количество) на столе’, tämä on lihaa ‛это – мясо (не все, а только некоторое количество)’, annoin hänelle lihaa ‛я дал ему мяса (не все мясо, а только некоторое количество)’, minä en antanut hänelle lihaa ‛я не дал ему мяса (даже малого количества)’, veljeni rakentaa taloa ‛брат-мой строит дом (часть за частью)’, ср. veljeni rakentaa talon ‛брат-мой построит дом (целый)’; последний пример показывает, что партитив может вносить в предложение видовой момент. Рассматриваемое сейчас значение тоже развилось из значения «от кого», «от чего»: «от мяса (нечто) лежит на столе» и т.п., а последнее – из значения «откуда».

Второе из новых значений партитива объясняет употребление партитива при словах, обозначающих количество или меру. Примеры: kolme poikaa ‛три мальчика’, kilo voita ‛кило масла’, joukko ihmisiä ‛толпа людей’. Особенностью таких случаев является то, что нарушается согласование определения с определяемым и их синтаксическая роль изменяется.

Некоторых второстепенных новых значений партитива не касаемся.

§ 12. Особо следует отметить один своеобразный случай развития партитива, связанный с использованием -t как одного из старых вариантов окончания.

Местоимения, обозначающие человека, охотно допускают замену аккузатива партитивом[16]. В этой обстановке партитивные формы таких местоимений вытеснили собственно аккузативные формы, а затем сами выступили в роли аккузативных форм. Примеры: minu-t ‛меня’, sinu-t— ‛тебя’, häne-t ‛его (о человеке)’ (в этих случаях -t является партитивным), mei-dä-t ‛нас’, tei-dä-t ‛вас’, hei-dä-t ‛их’ (в указанных трех последних словах партитивным является —dä из —t+ä, а —t добавлено по образцу аккузатива существительных), также kene-t ‛кого’ (где -t является партитивным)[17].

§ 13. Происхождение древнего делатива, в противоположность другим первичным падежам, остается неясным[18]. Следует думать, что он, подобно другим первичным падежам, возник из каких-то образований, не имевших падежного характера.

Дополнительные указания см. в § 51.

§ 14. В некоторых словах отражается еще один древний падеж, оканчивающийся на -ka (-kä) или —k (смотря по фонетическим обстоятельствам), – латив. В финском языке из двух вариантов окончания сохранился лишь —k, которое фонетически должно было отпасть, оставив след в слабой ступени согласного последнего слога[19].

Данный падеж первоначально (как ясно из свидетельств других финноугорских языков) имел довольно широкий диапазон местных значений, из которых в финском языке представлено «куда?».

Примеры остатков латива: talon taa (из tak+ak) ‛за дом’, isän luo (из luok) ‛к отцу’, kauemma (из kauk+emp+ak) ‛в более далекое место’.

§ 15. Происхождение латива вполне ясно. Существуют образования с местоименными корнями вроде mei-kä-läinen ‛нашей общины’ или ‛нашей местности’ (букв. ‛нашинский’), tei-kä-läinen букв. ‛вашинский’, hei-kä-läinen букв. ‛ихнинский’, tä-kä-läinen ‛здешний’, ‛этой общины’ или ‛этого места’ и рядом täällä (из täk+ä-llä) ‛здесь’, ‛в этом месте’, si-kä-läinen букв. ‛тамошний’ и рядом siellä (из si-k+ä-llä) ‛там’, muu-ka-lainen ‛иной общины или места’ и muualla (из muu-k+a-lla) ‛в ином месте’, toisaala (из toisa-k+a-lla) ‛в другом месте’. Здесь выделяется суффикс -ka (-kä), обозначавший, очевидно, общину или место. Сейчас нам приходится иметь в виду прежде всего место.

Несомненно, что древний латив -ka (-kä) или —k и указанные образования на -ka (-kä) произошли из общего древнего источника.

То обстоятельство, что образования на -ka (-kä) производились в основном от местоименных корней, вполне объясняет слабое распространение латива: он развивался первоначально в узкой сфере слов с местоименными корнями (где сохранился, впрочем, с осложнениями; см. § 44) и в сферу имен втянулся в самой малой мере[20].

§ 16. Нередко, кроме древнего k-ового латива, некоторые исследователи отмечают еще древний n-овый латив. Таковой весьма сомнителен, так как связываемые с ним образования могут представлять просто особую линию развития древнего локатива: значения «где» и «куда» близки друг другу и во многих языках обслуживаются одними и теми же средствами[21].

На вопрос «куда?» отвечают образования вроде встречающегося у М. Агрикола taghan (откуда теперь был бы taan) ‛за (кого, что)’. Важную роль сыграли n-овые образования на вопрос «куда?» в истории некоторых вторичных падежей: адессива, оканчивающегося еще во времена М. Агрикола на -llen, и иллатива, оканчивающегося по сей день на -hen, и т.п.

§ 17. Есть еще остатки других первичных падежей того же типа, что и рассмотренные. Следует обратить внимание на падежные образования, включающие -i- (в сочетании с другими формантами): siinä ‛в том’, siitä ‛из того’ при основе si— ‛тот’.

§ 18. Падежные образования, включающие -i-, по происхождению вполне ясны. Существуют образования вроде meijä ‛наша община’, ‛наша местность’, teijä ‛ваша община’, ‛ваша местность’, heijä ‛их община’, ‛их местность’ (диалектные), kaikkialla (из kaikke-ja-lla) ‛повсюду’, toisia (из toise-ja-k) ‛в другое место’, kotia (из koti-ja-k) ‛домой’. Сейчас нам приходится иметь ввиду прежде всего место.

Несомненно, что i-овые образования падежного порядка и указанные образования на -ja (-jä) произошли из общего древнего источника.

То обстоятельство, что образования на -ja (-jä) существовали в основном в местоименной сфере, вполне объясняет слабость распространения i-овых падежных образований (только в местоименных siinä, siitä).

§ 19. С падежом иного типа мы встречаемся, когда обращаемся к падежу на -kse, -ksi, -s (смотря по фонетическим обстоятельствам), к так называемому транслативу.

Бесспорно, транслатив выступает и в местном значении на вопрос «куда?», но полное отсутствие этого местного значения в мордовских языках наводит на мысль, что данное значение не первоначально. Местное значение представлено в таких образованиях, как kauas ‛вдаль’, taas первонач. ‛назад’, ныне ‛опять’, edes ‛вперед’, alas ‛вниз’, ‛долой’, ulos ‛наружу’, ‛вон’, kauemmaksi-kauemmas ‛в более далекие места’. Заметим, что вариант окончания -s встречается только в этой группе случаев (в других случаях перед притяжательными суффиксами – -kse, а без них обобщенное – -ksi).

Основные значения транслатива следующие.

1. Транслатив указывает на то, для чего, к чему служит что-либо; например: otetaan tämä lauta pöydäksi ‛возьмем эту доску для стола’, juon maljan onneksesi ‛пью кубок за твое здоровье’ (букв. ‛… для твоего здоровья’), se on hänelle häpeäksi ‛то ему ко стыду’, olkoon tämä teille opiksi ‛пусть это будет вам наукой’ (букв. ‛… к науке’). Далее, транслатив указывает на то, к чему приходит что-либо, чем (каким) оно становится; например: he valitsivat hänet puhujaksi ‛они выбрали его оратором’, isä on jo tullut vanhaksi ‛отец уже стал старым’. Затем транслатив указывает на то, для какого времени, к какому времени, на какое время делается что-либо; например: tämän kirjan toivomme ensi syksyksi ilmestyvän ‛надеемся, что эта книга к ближайшей осени появится’, kokous lykättiin huomiseksi ‛собрание отложили на завтра’. В этой полосе развития транслатив получает и значение «для какого места», «на какое место», «куда».

2. Транслатив указывает на то, подобно людям какой среды действует кто-либо; например: hän elää herroiksi ‛он живет, как барин’ (ближе – ‛… как баре’), или на фоне какой среды выделяется чья-либо деятельность; например: hän on hyvin lukenut mies talonpoikaisiksi miehiksi ‛он хорошо начитанный человек для крестьянина’ (букв. ‛… для крестьян’. Иногда последнее значение несколько модифицируется: транслатив указывает на то, на фоне чего выделяется деятельность или функционирование кого-либо или чего-либо; например: hän on hyvin voimakas iäksensä ‛он очень силен для своего возраста’.

§ 20. Происхождение транслатива разъясняется, как только мы привлекаем имена на -kse-. Их значение двоякое.

1. Имена на —kse— обозначают предмет, который служит для чего-либо; например: aidakse-t ‛жерди для забора’, ед. ч. aidas (aita) ‛забор’, harjakse-t ‛щетина’ (harja ‛щетка’), puurokse-t ‛припасы для каши’ (puuro ‛каша’), tulukse-t ‛(принадлежности для высекания искры) огниво, кремень, трут’ (tuli ‛огонь’). Иногда значение «предмет, который служит для чего-либо» неотграничимо от значения «предмет, который находится где-либо»; например: sormus ‛кольцо’ (sormi ‛палец’), kaulus ‛воротник’ (kaula ‛шея’). На этой почве возникает и значение «предмет, который находится где-нибудь»; например: sisus ‛то, что в середине’ (sisä ‛середина’), alus ‛то, что внизу’ (ala ‛низ’). Иногда значение «предмет, который служит для чего-либо» неотграничимо от значения «предмет, который содержит что-либо»; например: tervas ‛осмол’, ‛смольняк’ (terva ‛смола’). На этой почве возникает значение «предмет, который содержит что-либо»; например: lehdes ‛ветвь, покрытая листьями’ (lehti ‛лист’), saves ‛глинозем’ (savi ‛глина’). Ср. veres ‛свежий’ (первонач. ‛содержащий кровь’). Несколько своеобразно дело обстоит, когда имена на —kse— производятся от имен действия. В этих случаях имена на —kse обозначают прежде всего «предмет, который служит для чего-либо»; например: keitokse-t прежде всего (как в карельском языке) ‛припасы для варки’ (keitto ‛варка’). Но значение «предмет, служащий для какого-либо действия» иногда неотграничимо от значения «нечто, составляющее эффект действия»; например: annos ‛то, что предназначено для выдачи’, ‛то, что составляет эффект выдачи’, ‛порция’ (anto ‛дача’, ‛выдача’). На этой почве устанавливается значение «нечто, что составляет эффект действия»; например: kylvös ‛посев’ (kylvö ‛сев’), kynnös ‛пашня’ (kyntö ‛пахота’), ostos ‛покупка’ в конкретном смысле [osto ‛покупка (в абстрактном смысле)’, ‛купля’]. В обстановке колебаний значений суффикс —kse— у имен, образованных от имен действия, часто затемняется; например ompelus (основа ompelu-) ‛вышивание’.

2. Имена на —kse— означают предмет, который входит в состав пары или группы предметов. Прежде всего сюда относятся такие имена, как veljekse-t ‛братья между собою’ (veljet ‛братья’), sisarukse-t ‛сестры между собою’ (sisaret ‛сестры’). Кроме того, сюда относятся такие имена, как ohjakse-t ‛вожжи в паре’ [ohjas (ohja) ‛вожжа’], kivekse-t ‛грузила’ (kivi ‛камень’), kasvikse-t ‛различного рода растения’, ‛зелень’ (kasvi ‛растение’), kolmannes ‛треть (одна из трех частей)’ (kolmante- ‛третий’). Из имен на —kse- рассматриваемой группы вышли такие имена, как neuvos ‛советник (один из членов совета)’ (neuvo ‛совет’). В таких именах значение суффикса -kse- бледнеет. Оно совсем в сущности исчезло в таких названиях представителей того или иного разряда людей, как vanhus ‛старик’ (vanha ‛старый’), ylimys ‛аристократ’ (ylimpä, а раньше ylimä ‛высший’).

Бросается в глаза формальная и смысловая близость транслатива и имени на -kse-. Напомним два основных значения транслатива: 1) он указывает на то, для чего, к чему служит предмет; 2) он указывает на то, подобно людям какой среды действует кто-либо [22]. Несомненно, что транслатив и имена на -kse- имеют общий источни к[23].

§ 21. Совершенно особняком в системе первичных падежей стоит аккузатив на -m, в конце слова фонетически перешедшее в -n; -m удостоверяется другими финноугорскими языками (ср., например, мар. вÿдым ‛воду’ при вÿдын ‛воды’). Важно отметить, что аккузатив имеет особый признак только в единственном числе; во множественном числе он, если не говорить о местоимениях meidät ‛нас’, teidät ‛вас’, heidät ‛их’ (см. § 12), не отличается от номинатива.

Употребление аккузатива не требует комментариев. Как мы знаем, в определенных случаях он заменяется партитивом.

§ 22. Происхождение аккузатива неясно. Судя по показаниям некоторых финноугорских языков, он получил начало в местоименной сфере, а многие черты местоименных образований темны. Так как строй предложения, требующий аккузатива, возник относительно поздно (это мы увидим при рассмотрении глагольного словоизменения), то следует думать, что местоименной сфере m-овые образования первоначально имели не аккузативные, а какие-то иные функции[24].

§ 23. В заключение укажем, что в наречных образованиях суффиксы различных первичных падежей, исключая аккузатив, часто оказываются скомбинированными друг с другом. Это можно сказать, например, о формах taakse (из tak+a-kse-k) ‛за (что-либо)’ при taas (из tak+as) первоначально ‛назад’, ныне ‛опять’ и при taa (из tak+a-k) ‛за (что-либо)’, luokse ‛к’ при luo ‛к’ и т.п.

Вторичные падежные формы (§ 24-35)

§ 24. На основе уже готовых первичных падежных форм выросли вторичные. Окончания этих вторичных форм всегда с морфологической точки зрения разложимы, причем последней составляющей их частью являются окончания первичных падежных форм.

Пути сложения вторичных падежных форм самые различные.

§ 25. Важную группу вторичных падежей составляют внутреннеместные падежи: инессив на -ssa (-ssä), элатив на -sta (-stä) и иллатив на -hen или -sen, последний с довольно сложной переработкой окончаний: -hen испытало ассимиляцию е предшествующему гласному, а затем, при определенных условиях – если предшествующий слог был не-первый и оканчивался на слоговой гласный – выпадение h, что создало формы на долгий гласный плюс n; -sen испытало воздействие форм на долгий гласный плюс n и превратилось в -seen.

Первоначальные значения внутреннеместных падежей сохраняются хорошо: инессив на -ssa (-ssä) до сих пор имеет значение главным образом «в ком», «в чем», элатив на -sta (-stä) – значение «из кого», «из чего», иллатив на -hen или -sen с дальнейшим развитием – значение «в кого», «во что».

К этим основным значениям прибавляются различные новые.

Элатив может обозначать еще материалы, из которых состоит предмет, например: saappaat tehdään nahasta ‛сапоги делают из кожи’, основание действия, например: hän teki sen pelosta ‛он сделал это из страха’, предмет речи или мысли, например: hän puhuu viime sodasta ‛он говорит о последней войне’, и мн. др.

Иллатив может обозначать еще нечто, к чему-либо пригодное, например: hän ei siihen kelpaa ‛он на это не годится’, ‛к этому не пригоден’, и мн. др.

§ 26. Для понимания происхождения внутреннеместных падежей весьма важно предварительно разобраться в из формальных особенностях.

Окончание -ssa (-ssä) восходит к -s-na (-s-nä), окончание -sta (-stä) – к -s-ta (-s-tä), окончание -hen или -sen – к -h-en или -s-en, где h является слабоступенным соответствием s.

Таким образом, внутреннеместные падежи содержат общий s-овый формант, с которым собственно и связана идея места внутри чего-либо, а далее форманты, тождественные с суффиксами первичных падежей – локатива (эссива) на вопрос «где?», -na (-nä), далее, делатива (партитива) на вопрос «откуда?», -ta (-tä) и, наконец, латива на вопрос «куда?», -n (о лативе см. § 16).

§ 27. В прибалтийско-финском материале объяснение внутреннеместных падежей не находится, но оно имеется в мордовском материале.

В мордовской речи инессив, элатив и иллатив образуются по-разному в так называемых основном и указательном склонениях, причем в основном склонении так же, как в прибалтийско-финской речи. Со одной стороны, перед нами модасо ‛в земле’, где -so из -sna; модасто ‛из земли’, где -sto из -sta; модас, где -s′ из -zen′ (-n′ исчезло сначала в сочетании с последующими притяжательными суффиксами, а потом и в других случаях). С другой стороны, перед нами моданть эйсе, где эйсе вместо эсе (ср. морд.-мокш. эса) из esna, моданть эйстэ, где эйсте вместо эстэ (ср. морд.-мокш. эсть) из esta, моданть эйс ‛в землю’ где эйс вместо эс (ср. морд.-мокш. эс) из -ezen′ (-n′ исчезло, так же как и в основном склонении)[25]. Если в основном склонении перед нами просто падежные окончания, то в указательном склонении перед нами вместо них послелоги с основой es- (ese-) и первичнопадежными окончаниями. Нет сомнения, что основные формы возникли благодаря сращению этих послелогов с неоформленным именем, т.к. неоформленность имени благоприятствовала сращению. Ср. у мордвы-мокши в основном склонении моданкса ‛ради земли’, в указательном – моданть инкса ‛ради земли той’.

Что касается послелогов, с которыми приходится считаться и в данном случае, то они, как и другие послелоги, по происхождению представляют собой имена в первичнопадежных формах – локативе, делативе и лативе.

Финские внутреннеместные падежи, точно соответствующие мордовским[26], возникли, конечно, так же, как мордовские, но послелоги, давшие начало этим падежам, не сохранились[27].

§ 28. Другую важную группу вторичных падежей составляют внешнеместные падежи. Это адессив на -lla (-llä), аблатив на -lta (-ltä) и аллатив на -lle (в эпоху М. Агрикола на -llen).

Первоначальные значения внешнеместных падежей сохраняются хорошо: адессив на -lla (-llä) до сих пор имеет значение «у кого», «у чего» или «на ком», «на чем», аблатив на -lta (-ltä) – значение «от кого», «от чего» или «с кого», «с чего», аллатив на -lle (раньше -llen) – значение «к кому», «к чему» или «на кого», «на что».

К этим основным значениям прибавляются различные новые.

Адессив может обозначать еще время, например: päivällä ‛днем’ kesällä ‛летом’; орудие или средства, соответствуя русскому творительному падежу, например: näin sen omilla silmilläni ‛я видел это своими глазами’.

Аллатив может обозначать еще косвенный объект действия на вопрос «кому?», «чему?», соответствуя русскому дательному падежу, например: poika tuo kirjan minulle ‛мальчик принесет книгу мне’, и др.

§ 29. Для понимания происхождения внешнеместных падежей весьма важно предварительно разобраться в из формальных особенностях.

Окончание -lla (-llä) восходит к -lna (-lnä), окончание -lta (-ltä) – к -l-ta (-l-tä), окончание -lle (раньше -llen) – к -lle-n; -llen вместо -len появилось под влиянием -lla (-llä).

Таким образом, внешнеместные падежи содержат общий l-овый формант, с которым собственно и связана идея места во вне чего-либо, а далее форманты, тождественные с суффиксами первичных падежей: локатива (эссива) на вопрос «где?», -na (-nä), делатива (партитива) на вопрос «откуда?», -ta (-tä) и, наконец, латива на вопрос «куда?», -n; о лативе см. § 16. Строение окончаний внешнеместных падежей было первоначально строго параллельно строению окончаний внутреннеместных.

§ 30. Объяснение внешнеместных падежей черпается в прибалтийско-финском материале[28].

На прибалтийско-финской почве есть имена на -la (-lä), обозначающие коллектив или место, вроде Kalevala ‛род или страна Калевы’, setälä ‛дом дяди’. В диалектах отмечаются выпадения a (ä), заканчивающего основу этих имен, перед первичным окончанием, начинающимся на -n или -t. Таким образом, перед нами первично-падежные формы вроде sedällä ‛в доме дяди’ (-llä здесь из -lnä), sedältä ‛из дома дяди’. К этим формам присоединяется sedälle(n) ‛в доме дяди; двойное ll в sedälle(n) возникло под влиянием sedällä; е в более раннем setäle(n) фонетически заменило a (ä) в положении между относящимися к тому же слогу переднеязычными согласными. Ср. случаи вроде alla (из alna) ‛внизу, под’, alta ‛снизу’, ‛из-под’, alle(n) вместо более раннего ale(n) ‛вниз’, ‛под’ (от ala ‛низ’).

Образования вроде sedällä ‛в доме дяди’, sedältä ‛из дома дяди’ и sedälle(n) ‛в дом дяди’, представлявшие собой первоначально первичнопадежные формы от имен вроде setälä, с течением времени были поставлены прямо в связь с именами типа setä ‛дядя’ и соответственно были переоценены как со стороны формы (они стали рассекаться sedä-llä, sedä-ltä, sedä-lle(n) и т.п.), так и со стороны содержания (они стали пониматься как имеющие значения ‛у дяди’, ‛от дяди’, ‛к дяде’ и т.п.). Это означало не что иное, как появление l-овых внешнеместных падежей в первоначальной сфере их употребления.

Ход сложения l-овых внешнеместных падежей оказался совсем иным, чем ход сложения s-овых внутреннеместных падежей. В данном случае дело свелось к переоценке первичных форм от имен с l-овым суффиксом.

§ 31. Наметилось, но не завершилось сложение еще одной группы вторичных падежей – n-овых. Отдельные проявления процесса сложения этой группы падежей обнаруживаются в разных прибалтийско-финских языках.

Началось с того, что при эссиве на -na (-nä) в старом местном значении или в значении «в качестве кого, чего» появилась форма на -nta (-ntä) в местном же значении (на вопрос «откуда?») или в значении «из качества кого, чего» (tulla nuorenta vanhaksi ‛стать из молодого старым’ и т.п.), построенная по образцу формы на -lta (-ltä), а также форма на -nne(n) в местном же значении (на вопрос «куда?»), построенная по образцу формы на -lle(n). Новая система форм могла получить «закругление», когда эссив на -na (-nä) заменялся через эссив на -nna (-nnä), построенный по образцу форм на -lla (-llä). Формы на -nta (-ntä) отражаются, например, в некоторых финских диалектах Ленинградской области. Формы на -nne проявляются в более широких географических рамках, но в узком употреблении, особенно в образованиях с местоименными корнями. Сюда относятся tänne ‛сюда’, sinne ‛туда’, muuanne ‛в иное место’, toisianne ‛в другое место’ и т.п. Формы эссива на -nna (-nnä) отражаются, например, в южных диалектах карельского языка, где они фонетических перешли в -nnu, -nny и т.п.

Ход сложения n-овых вторичных падежей оказался опять-таки особым: ни таким, как ход сложения s-овых внутреннеместных падежей, ни таким, как ход сложения l-овых внешнеместных падежей. В данном случае дело свелось к комбинированию суффиксов первичных падежей.

§ 32. Особо стоит абессив на -tta (-ttä), отвечающий на вопрос «без кого?», «без чего?». Этот падеж некогда оканчивался на -k, которое поглощалось притяжательными суффиксами. Без притяжательных суффиксов имело когда-то слабоступенную постановку, а с притяжательными суффиксами – сильноступенную. В настоящее время сильноступенная постановка обобщена.

§ 33. Происхождение абессива разъясняется лишь частично[29].

Абессив связан по происхождению с абессивными прилагательными на -ttoma- (-ttömä-). Эти прилагательные когда-то имели основу на -ttama- (-ttämä-), но в номинативе закономерно появлялся —toin (-töin)[30]. Отсюда o (ö) распространилось во все формы, и появилась основа на -ttoma- (-ttömä-).

Ясно, что окончание абессива следует рассечь на -tta-k (-ttä-k), а суффикс абессивных прилагательных в его первоначальном виде – на -tta-ma- (-ttä-mä-). Отрицательное значение было сосредоточено в -tta- (-ttä-), а -k и -ma (-mä) были дополнительно нараставшими суффиксами. Суффикс -k формально сходствует с суффиксом латива, но связи его с суффиксом латива по значению, если и были, затемнены. Что касается суффикса -ma (-mä), то это известный суффикс с выделяющим значением, с которым мы встретимся в § 64.

§ 34. Помимо указанных вторичных падежей, наметилось формирование многих других. Эти процессы отражены в различных наречных образованиях.

В одних случаях мы встречаемся в уже известными нам по типу явлениями. Сюда относятся, в частности, образования на -itse (из -itsen или -itsek), называемые пролативными; они отвечают на вопрос «по чему?». Примеры: maitse ‛по земле’, ‛по суше’, meritse ‛по морю’. Чтобы понять происхождение этих образований надо принять в расчет, что у имен на -inen во всех формах, где нарастал тот или иной словоизменительный суффикс, в древности было либо -ise, либо -itse. Вполне понятно, что рассматриваемые образования являются по происхождению первичнопадежными формами прилагательных на -itse: maitse (из maitseт, maitsek) значили когда-то ‛по земному’, ‛по сухому’, meritse (из meritsen, meritsek) ‛по морскому’ и т.п. Первичнопадежная суффиксация этих образований не совсем ясна по смыслу: формы на -k совпадают с суффиксацией k-ового латива, а на -n – с суффиксацией n-ового латива или n-ового образования, упомянутого в § 8, но связь с этим образованием по смыслу затемнена. Лучше дело обстоит с образованиями типа maisin ‛по земле’, ‛по суше’, merisin ‛по морю’, aamuisin ‛по утрам’, keväisin букв. ‛по веснам’, ‛веснами’. Эта по происхождению первично-падежная форма прилагательных на -ise: maisin значило когда-то ‛по земному’, ‛по сухому’, merisin ‛по морскому’, и т.д. Первичнопадежная суффиксация этих образований вполне ясна во всех отношениях – это суффиксация инструктива.

В других случаях мы встречаемся с большими осложнениями – с участием глагола. Сюда относятся, в частности, образования вроде vuorottain ‛поочередно’, puolittain ‛пополам’, nimittäin ‛именно’ (первонач. ‛поименно’). Объяснения этих образований надо искать в указании на глаголы с суффиксом -tta (-ttä) вроде vuorotta- ‛чередовать’ (от vuoro ‛черед’, ‛очередь’), puolitta- ‛делить пополам’ (от puoli ‛половина’), nimittä- ‛называть’ (от nimi ‛имя’). От таких глаголов правильно образуются инфинитные формы на -ttain (-ttäin) вроде vuorottain ‛чередуя’, puolittain ‛деля пополам’, nimittäin ‛называя’. Случилось так, что эти образования оторвались от глагола и были поставлены прямо в связь с именами, от которых производились глаголы: vuorottain ‛поочередно’ (вместо ‛чередуясь’) прямо от vuoro ‛черед’ ‛очередь’, puolittain ‛пополам’ (вместо ‛деля пополам’) прямо от puoli ‛половина’, nimittäin ‛поименно’ (вместо ‛называя’, ‛именуя’) прямо от nimi ‛имя’. По этому образцу были созданы и другие случаи вроде joukottain ‛по толпам’, ‛по отрядам’, ‛поотрядно’ от joukko ‛толпа’, ‛отряд’, sylittäin ‛по саженям’, ‛посаженно’ от sili ‛сажень’, enemmittäin ‛по большей части’ от enempi ‛большой’. Так как инфинитные глагольные формы на -ttain (-ttäin) морфологически эквивалентны инфинитным глагольным формам на -ten (ср. teitäin ‛зная’ и tieten ‛зная’ или, в роли вводного слова, ‛понятно’, ‛конечно’, ‛наверно’) [31], то образованиями морфологически эквивалентными с рассматриваемыми, оказываются образования типа enemmiten (или enemmittäin). Образования на —ten когда-то, не исключая времен М. Агрикола, имели очень большое распространение. Тогда они проникли и в местоименную сферу, чем объясняются случаи вроде täten ‛по этому (способу)’, ‛этак’, siten ‛по такому (способу)’, ‛так’, miten ‛по какому (способу)’, ‛как’, samaten ‛по тому же самому (способу)’, ‛так же’.

§ 35. Весьма неясное явление представляют собой различные образования на -i из -ik, выступающие в роли наречий. Если -k по форме сближается с суффиксом латива, то -i остается неясным: ничто не говорит ни в пользу связи этого -i с -i- в siinä, siitä (см. §§ 17 и 18), ни в пользу связи этого -i с -i- как показателем множественного числа. Перечислим важнейшие образования на -i из -ik.

1. Образования вроде ohi ‛мимо’, ympäri ‛кругом’, часто с утратой слабой ступени согласных в последнем слоге, и образования вроде halki ‛пополам’, poikki ‛поперек’.

2. Образования типа lujasti ‛крепко’. Эти образования (как показывают другие прибалтийско-финские языки) возникли из образований вроде lujastik, подвергшихся воздействию элативных форм вроде lujasta. Первоначальные формы типа lujastik были связаны с именами на -ise, причем -t- имело, по-видимому, партитивное происхождение.

3. Образования вроде laajalti ‛широко’. Эти образования построены параллельно образованиям типа laajasti ‛широко’ (ср. выше п. 2) по ассоциации с образованиями вроде laajalta (аблатив) – laajasta (элатив).

4. Образования вроде sikäli ‛постольку’, mikäli ‛поскольку’. Эти образования входят в систему l-овых внешнеместных образований.

5. Образования вроде huoleti ‛беззаботно’, ‛спокойно’ (от huole ‛забота’), ääneti ‛безмолвно’, ‛молча’ (от ääne ‛голос’), iäti ‛без ограничения веком’, ‛вечно’ (от ikä ‛век’). Эти образования входят в систему абессивных образований. Ср. абессив на -tta (-ttä).

Числовые формы (§§ 36-51)

§ 36. Существует два числа – единственное и множественное (двойственное, сохраняющееся в некоторых других финноугорских языках, исчезло). Единственное число не характеризуется никаким особым суффиксом. Множественное число характеризуется различными суффиксами, к рассмотрению которых мы и переходим.

§ 37. Важнейшую роль играет множественное число на -t. Оно выступает в номинативе и сходном с ним (во множественном числе) аккузативе; например: sanat ‛слова’. Кроме того, оно проникло в генитив, где мы находим -te-n; например: sanain (из sanat+en) ‛слов’, kuusten ‛елей’.

Первоначальный звуковой вид суффикса множественного числа был -ta (-tä) или (смотря по фонетическим обстоятельствам), но обобщилось -t. В генитиве было первоначально -ta-n (-t-än), но a (ä) в положении между двумя относящимися к тому же слогу переднеязычными согласными фонетически перешло в е.

§ 38. По происхождению t-овое множественное число представляет собой имя с собирательным значением.

Историческую связь с образованиями t-ового множественного числа имеют следующие имена.

1. Имена типа alus-ta ‛то, что в низу (в совокупности)’ от alus ‛то, что внизу (хотя бы отдельный предмет)’, sisus-ta ‛то, что внутри (в совокупности)’ от sisus ‛то, что внутри (хотя бы отдельный предмет)’. Собирательное значение имен вроде alusta, sisusta подчеркивается тем, что они, в противоположность именам типа alus, sisus, не могут иметь множественного числа.

2. Имена типа veljes-tö ‛братство’ от veljekse— ‛брат в его отношении к другим братьям’ (veljekse-t ‛братья между собою’), lihasto ‛мускулатура’ от lihakse- (lihas) ‛мускул’. Суффикс -to (-tö) тут так относится к суффиксу -ta (-tä), как хотя бы суффикс -kko (-kkö) к суффиксу -kkа (-kkä)[32].

§ 39. Большую роль играет также множественное число на -i-. Оно выступает в косвенных падежах, за исключением аккузатива, сходного с номинативом, и генитива (куда проникло из номинатива -t); например: sanoissa ‛в словах’, sanoista ‛из слов’, sanoihin ‛в слова’, sanoilla ‛словами’.

§ 40. Множественное число на -i- у существительных представляет собой относительно новое явление. В мордовских языках, отражающих в данном отношении более раннюю ступень развития, в косвенных падежах основного склонения числа не различаются, в то время как в номинативе, а равным образом и в аккузативе, поскольку он сходен с номинативом, выступает множественное число на -t. Так когда-то было и в прибалтийско-финской речи.

Множественное число на -i- в прибалтийско-финской речи возникло под влиянием местоимений, где -i- издервне было свойственно и косвенным падежам. Имеем ввиду формы вроде mei-llä ‛у нас’, tei-llä ‛у вас’, hei-llä ‛у них’. В местоимения -i- отражается в косвенных падежах и в мордовской речи. Имеем в виду мынь ‛мы’ (при мон ‛я’), тынь ‛вы’ (при тон ‛ты’), сынь ‛они’ (при сон ‛он’). Ср. коми и удм. ми ‛мы’, mi ‛вы’ и т.д.; венг. mi ‛мы’, ti ‛вы’. Что в местоимениях -i- отражается и в косвенных падежах, объясняется тем, что «мы» это вовсе не много «я» («мы» это может быть «я и ты», «я и он»), «вы» это вовсе не много «ты» («вы» это может быть «ты и он»). Следовательно, «я» и «мы» это разные слова, каждое из которых проходит по всем падежам; то же самое можно сказать и в отношении «ты» и «вы», «он» и «они»; хотя последние и находятся в ином положении, но они в своей постановке могут следовать за «я» и «мы», «ты» и «вы»[33].

§ 41. Из вышесказанного становится понятно, почему у финских существительных оказывается две категории множественности: t-овый и i-овый.

Когда-то был лишь t-овый показатель, и он употреблялся только по линии номинатива (или сходного с ним аккузатива). Основанием было важное только по отношению к номинативу сообразование сказуемого с подлежащим в числе, как показ их связи. Это сообразование было очень древним, как об этом свидетельствует его наличие в мордовских и во всех вообще других финноугорских языках [34].

Позднее стал употребляться i-овый показатель, он появлялся там, где никаких показателей раньше не было. Взят он был из местоимений. Основанием было установление сообразования определения с существительным любого падежа не только в падеже, но и в числе. Это сообразование возникло относительно поздно, как об этом свидетельствует его отсутствие в мордовских и во всех вообще финноугорских языках, за исключением прибалтийско-финских [35].

§ 42. Вопрос о происхождении i-овых форм множественного числа сводится к вопросу о происхождении i-овых местоименных образований вроде mei-llä ‛у нас’, tei-llä ‛у вас’, hei-llä ‛у них’.

Тут мы должны вспомнить об упоминавшихся в § 17 образованиях вроде meijä ‛наша община’, ‛наша местность’, teijä ‛ваша община’, heijä ‛их община’, и т.д. Сейчас нам приходится иметь в виду прежде всего общину.

Несомненно, что mei— ‛мы’, tei— ‛вы’, hei— ‛они’ возникли из mejä-, tejä-, hejä— (откуда под обратным влиянием mei-, tei-, hei— – meijä, teijä, heijä); mei-, tei-, hei— – это просто варианты mejä-, tejä-, hejä— с отпадением ä (такое отпадение в случае слабоударяемости этих образований вполне понятно; ср. ala ‛низ’ и alna, alla ‛вниз’, ‛под’, alta ‛снизу’, ‛из-под’, и т.д.).

Не следует удивляться, что одни и те же образования на -ja (-jä) дали начало, с одной стороны, явлениям местнопадежного порядка, а с другой стороны, явлениям числового порядка. Эти образования обозначали коллектив или место. Поскольку они обозначали место, они дали начало явлениям местнопадежного порядка. Поскольку же они обозначали коллектив, они дали начало явлениям числового порядка.

§ 43. Только у местоимений встречается множественное число на -k: me ‛мы’ возникло из mek, te ‛вы’ – из tek, he ‛они’ – из hek. Формы mek, tek, hek прямо нигде на прибалтийско-финской почве не сохраняются, но косвенно свидетельствуются притяжательными суффиксами, восходящими к -mek и т.д. (о них дальше)[36].

§ 44. Вопрос о происхождении k-ового множественного числа у местоимений разрешается в таком же плане, что и вопрос о происхождении i-ового множественного числа у них же[37].

Следует вспомнить об упоминавшемся в § 15 образовании вроде meikä— ‛наши община’ или ‛наша местность’, teikä— ‛ваша община’ или ‛ваша местность’, heikä— ‛их община’ или ‛их местность’, и т.д. Сейчас нам приходится иметь в виду прежде всего общину.

Несомненно, что mek ‛мы’, tek ‛вы’, hek ‛они’ возникли соответственно из mekä, tekä, hekä (откуда, под влиянием mei-, tei-, hei— – meikä-, teikä-, heikä-); mek, tek, hek – это просто варианты mekä, tekä, hekä с отпадением ä.

Не следует удивляться, что одни и те же образования на -ka (-kä) дали начало, с одной стороны k-овому лативу, а с другой – k-овому множественному числу. Эти образования обозначали коллектив или место. Поскольку они обозначали место, они дали начало k-овому лативу. Поскольку же они обозначали коллектив, они дали начало k-овому множественному числу.

§ 45. У указательных местоимений наблюдается совершенно особое построение множественного числа. Множественное число показывается не тем или иным суффиксом, а самой основой, которая во множественном числе начинается последовательно на n-: при tämä ‛этот’ мы находим nämä ‛эти’, при tuo ‛тот’ – nuo ‛те’, при se ‛этот, тот’ – ne ‛эти, те’ (se и ne употребляются обычно при ссылках на ранее упомянутый предмет).

Первоначально n-овые указательно-местоименные формы, конечно, не имели качества форм множественного числа. Как известно, в человеческой речи раннего периода развития существует множество указательных местоимений, разнообразных не только по дальности, но и по направлению указания. Эти указания (имевшие место, когда дело касалось многих предметов) должны были обслуживаться особыми указательными местоимениями.

§ 46. Своеобразное явление составляют случаи, когда указание множественного числа достигается не числовыми, а падежными средствами. Это явление имеет место у количественных имен. У количественного yksi аккузатив имеет показатель -n из -m (yhden käden ‛одну руку’), а у прочих он сходен с номинативом (kaksi kättä ‛две руки’, и т.п.), хотя ввиду употребления этих прочих количественных имен в единственном числе, ожидался бы аккузатив на -n из -m. Дело в том, что хотя эти прочие количественные имена употребляются в единственном числе, но мыслится-то множественность, а потому создается и действует ассоциация с аккузативом множественного числа, который у существительных и прилагательных сходен с номинативом множественного числа. Таким образом, сходство аккузатива количественного «два» и далее с номинативом оказывается показом множественности падежными средствами. Во избежание недоразумений: если существительное употребляется только во множественном числе (как markkinat ‛ярмарка’, sakset ‛ножницы’, и т.п.), то и количественное имя становится во множественном числе со всеми проистекающими отсюда следствиями.

§ 47. Совершенно особо стоит множественно число в случае наращения к имени притяжательного суффикса.

В настоящее время явления древнего языка затемнены тем, что в случае наращения притяжательного суффикса последний получал одинаковый вид независимо от числа, число же в косвенных падежах показывается обычным -i- на его обычном месте. Но в диалектах и в древнем языке дело обстоит иначе: притяжательные суффиксы различны в зависимости от числа. Так, у М. Агрикола мы находим poika-mi ‛мой сын’ и poika-ni ‛мои сыновья’, и т.п. Такое положение вещей прекрасно сохранилось в эрзя-мордовском языке. Так притяжательные суффиксы различаются в зависимости от числа лишь по линии номинатива и аккузатива, поскольку он сходен с номинативом (ср. сказанное о t-овом множественном числе), но зато в этих границах различие яркое:

Ед. ч.	Мн. ч.
цёрам ‛сын мой’	цёран (из …нм) ‛сыновья мои’
цёрат ‛сын твой’	цёран (диал.) ‛сыновья твои’
цёразо ‛сын его’	цёранзо ‛сыновья его’
цёрамок (диал.) ‛сын наш’	цёранок (из …нмок) ‛сыновья наши’
	цёранк (из …нтк) ‛сыновья ваши’
цёраст ‛сын их’	цёранст (диал.) ‛сыновья их’

Как видно, во множественном числе притяжательные суффиксы получают в своем начале -н-. Это -н- не что иное, как показатель множественного числа в случае наращения притяжательного суффикса.

В современно литературном финском языке продолжаются частично без n-овые формы (например, на -si ‛твой’), а частично и n-овые (например, на -nne ‛ваш’) [38].

§ 48. Происхождение n-ового множественного числа разъясняется следующим образом.

В карельском языке широко распространены имена вроде kozlovoin’e ‛население с. Козлово’ (такие имена образуются от трехсложных названий селений). В финском языке существуют имена типа pohjoinen ‛север’ (собств. ‛место у дна’; прибалтийские финны в древности представляли себе север как дно, куда на ночь опускается солнце). Такие имена продолжают старые прибалтийско-финские названия коллектива или места. В данном случае приходится иметь в виду прежде всего коллектив.

Вряд ли можно сомневаться, что n-овое множественное число по происхождению связано с такими n-овыми именами. Еще раз приходится встретиться с собирательным значением в глубине истории форм множественного числа.

В именах вроде карельского kozlovoin’e или финского pohjoinen суффиксация восходит, строго говоря, не к -na (-nä) или -n, а к -i-na (-i-nä) или -i-n (это явствует из постановки переработки дифтонга на i)[39], в то время как n-овые формы множественного числа являются просто n-овым образованием, но это не противоречит указанному объяснению происхождения последних. Дело в том, что в прибалтийско-финских и некоторых других финноугорских языках мы вообще нередко встречаемся с параллелизмом простых суффиксов интересующего нас круга и суффиксов того же круга, осложненных предшествующим -i-. Так как это -i- – само суффикс данного круга: оно продолжает -ja (-jä), то перед нами в сущности комбинация двух сходнозначных суффиксов. Интересные данные по таким комбинациям представляет мордовская речь. Из комбинаций там отражается не только -i-n-овая, например, Мокеинька (на базе Мокеине) ‛род-племя Мокея’ (также ‛человек из рода-племени Мокея’), но и -i-t-овая, например, авидень ‛мать моя и другие женщины с нею’.

-i-t-овая комбинация совершенно также относится к t-овому множественному числу, как -i-n-овая комбинация к n-овому множественному числу.

§ 49. То, к чему мы пришли, заставляет нас вспомнить, что мы уже имели случай говорить об именах на -inen (см. § 9). До сих пор мы имели дело со следующими двумя важными значениями этих имен: 1) «относящийся к такому-то коллективу, месту, времени и т.п.» и 2) «обладающий тем-то». Эти два значения развились в позиции определения. Теперь мы столкнулись еще с одним значение тех же имен: «такой-то коллектив или место». Это значение представлено в независимой позиции.

Значение имени в независимой позиции следует считать основным, а в позиции определения – производным от основного.

Первое из определительных значений было когда-то «относящийся к такому-то коллективу или месту» («время и т.п.» прибавилось в дальнейшем). Как оно появилось при основном значении «такой-то коллектив или место», станет совершенно понятно, если мы примем в расчет весьма обычные явления типа olka-luu ‛плечо-кость’, ‘относящаяся к плечу кость’, ‛плечевая кость’.

Второе из определительных значений так и было с самого начала «обладающие тем-то». Для выявления его из основного значения надо вспомнить одно явление, с которым мы встретились при обсуждении комитатива: употребление комитатива обязательно во множественном числе объясняется тем, что представление множественности, относящееся, собственно говоря, к сочетанию обозначений ‛кто’, ‛что’ и ‛с кем’, ‛с чем’, распространяется на обозначения ‛с кем’, ‛с чем’ (§ 6). Сейчас для нас важно не представление множественности, а представление коллективности или собирательности. Кроме того, нам интересна не сфера падежных отношений, а более широкая сфера. Мы можем себе представить, что когда говорили, например, ‛рыба-озеро’, ‛обладающее (богатое) рыбой озеро’, слово «рыба» снабжали n-овым суффиксом коллективности или собирательности. Так и получалось, что n-овое определение имело значение «обладающий чем-либо».

§ 50. Сейчас перед нами раскрывается довольно полная картина судеб древних n-овых имен.

В независимой позиции они имели значение «такой-то коллектив или место». Поскольку они включали идею коллективности или собирательности, они дали начало n-овому множественному числу.

В позиции определения они получили два значения: «относящийся к такому-то коллективу или месту» (и т.д.) и «обладающий тем-то». Отрываясь от позиции определения и попадая в позицию обстоятельства, они оказывались локативом с двумя соответствующими значениями «где» и «с кем», «с чем».

§ 51. i-овые, k-овые и n-овые формы множественного числа восходят одинаково к именам, обозначающим коллектив или место. На это основе они оказываются в косвенно связи с i-овыми, k-овыми и n-овыми падежными формами. t-овые формы множественного числа поставлены как будто иначе. Но это, может быть, для увязок, подобных тем, какие захватывают i-овые, k-овые и n-овые формы, пока просто не обнаружены все звенья. Совсем не исключается, что t-овые формы множественного числа восходят не просто к именам с собирательным значением, а к именам, обозначавшим коллектив или место. А если так, то возможна косвенная связь t-овых форм множественного числа с t-овыми падежными формами, с формами делатива[40].

Притяжательные формы (§§ 52-57)

§ 52. Притяжательные формы составляют категорию, которая не известна таким языкам, как русский. Эти формы указывают, кому принадлежит предмет: мне, тебе, ему, нам, вам или им. Эти формы эквивалентны сочетаниям личных местоимений в притяжательной постановке и существительных. Если личные местоимения в притяжательной постановке налицо, принадлежностные формы все-таки строятся, хотя и получается нагромождение средств показа принадлежности. Говорится, например, либо talo-ni ‛дом-мой’, либо (если надо подчеркнуть, чей дом) minun talo-ni, но нельзя сказать minun talo. (в современном разговорном можно — admin)

Употребление притяжательных форм не ограничивается существительными. Оно свойственно и прилагательным, однако только при условии, если прилагательные могут иметь перед собой генитив. Можно, например, сказать minun näköise-ni mies ‛мое-видный человек’ (т.е. ‛похожий на меня человек’).

§ 53. Состав притяжательных форм ныне небогат:

poika-ni	‛сын-мой’ или ‛сыновья-мои’
poika-si	‛сын-твой’ или ‛сыновья-твои’
poika-nsa	‛сын-его’ или ‛сыновья-его’
poika-mme	‛сын-наш’ или ‛сыновья-наши’
poika-nne	‛сын-ваш’ или ‛сыновья-ваши’
poika-nsa	‛сын-их’ или ‛сыновья-их’

(формы «его» и «их», как видно, не различаются».

Притяжательные формы образуются по линии всех падежей, причем притяжательные суффиксы нарастают на падежные. Если последние заканчиваются на согласный, он поглощается притяжательными суффиксами.

В падежах, где окончание составляет слог (кроме иллатива), формы «его-их» обслуживаются и суффиксом -hen, развивающимся, как обычно -hen, в долготу гласного плюс n. Употребление -nsa (-nsä) и этого суффикса одинаковы.

§ 54. Как уже указывалось в § 47, система притяжательных форм, как она представлена в современном литературном языке, отражает весьма значительное упрощение былого разнообразия.

Когда-то, как это показывает хотя бы мордовская речь, по линии номинатива различалась особая притяжательная форма для каждого из чисел, причем во множественном числе притяжательные суффиксы начинались на -n, которое играло роль показателя множественного числа. Эти формы в литературном финском языке смешались[41].

Далее, некогда, как об этом свидетельствует также мордовская речь, по линии косвенных падежей притяжательные формы были одни и те же независимо от числа. Это было потому, что когда-то косвенные падежи были чужды числовых различий (ср. § 40). Тем не менее был момент, который делал морфологическую постановку притяжательных форм по линии косвенных падежей сложной. Согласный, составлявший или заканчивавший падежный суффикс, вовлекался в сферу притяжательного суффикса. Если это было -n, то притяжательный суффикс приобретал тот вид, какой имел в номинативе множественного числа. В других случаях были другие сдвиги. То, что получилось, было чревато всякими аналогичными явлениями. В финском языке вовлечение конечных согласных косвеннопадежных форм в сферу притяжательных суффиксов было переработано так, что создалась ситуация «поглощения» этого согласного притяжательными суффиксами.

Следует заметить, что в косвеннопадежных формах финский язык имел веские основания не стремиться к созданию числовых различий в притяжательных суффиксах: числовое различие достаточно хорошо отмечалось тем -i-, которое было введено вообще в косвеннопадежные формы множественного числа. Не исключается, что удержание отсутствия числовых различий в косвеннопадежных притяжательных суффиксах было той силой, которая устранила числовые различия в номинативных притяжательных суффиксах и создала современную упрощенную картину.

§ 55. Звуковой вид притяжательных суффиксов когда-то был иной, чем ныне.

В форме «мой» приходится исходить из суффикса -me, переработанного в -mi или -m > -n. Во множественном числе оказалось -n-mi > -nni или -n-m > -m > -n.

В форме «твой» приходится исходить из суффикса -te, переработанного в -si или -s. Во множественном числе оказалось -n-si или -n-s > -s.

В форме «его» приходится исходить из суффикса -san (-sän), переработанного, в связи с переходом a (ä) между относящимися к тому же слогу переднеязычными согласными в e, в -sen, на слабой ступени -hen. Во множественном числе оказался -n-sen.

В форме «наш» приходится исходить из суффикса -mek. Во множественном числе оказалось -n-mek > -n-nek.

В форме «ваш» приходится исходить из суффикса -tek с переходом на слабую ступень. Во множественном числе оказалось —nnek с таким же (при соответствующих обстоятельствах) переходом.

В форме «их» приходится исходить из суффикса -sah (-säh) на слабой ступени -hak (-häk). Во множественном числе оказалось -n-sak (-n-säk).

В этом звуковом виде притяжательные суффиксы могли испытывать кое-какую аналогическую переработку. В некоторых диалектах имел место переход a (ä) из форм «их» в формы «наш» и «ваш»; в литературном языке это явление не отражается. С другой стороны, в некоторых диалектах конечное -n переходило из форм «его» в формы «их», а затем и в формы «наш» и «ваш», в литературном языке это явление не наблюдается, так как k отпадало фонетически, а n легко стиралось (ср. в аллативе -llen, -lle и т.п.).

Дальнейшая переработка, представленная в литературном языке, свелась к следующему.

Современные формы на -ni ‛мой’ продолжают формы множественного числа на -nni; одиночное -n появилось, надо думать, под влиянием параллельного -n (теперь в литературе уже не употребляемого).

Современные формы на -si ‛твой’ продолжают формы единственного числа на -si.

Современные формы на -nsa (-nsä) ‛его’ и ‛их’ продолжают формы множественного числа на -nsak (-nsäk) или, может быть, на -nsan (-nsän) ‛их’, см. выше. В то же время современные формы «его» на долгий гласный плюс n продолжают формы единственного числа на -hen ‛его’.

Современные формы на -mme ‛наш’ продолжают формы единственного числа на -mek (-men?) или формы множественного числа на -nnek (-nnen?). Если верно первое, то удвоенное m появилось под влиянием удвоенного n в форме «ваш» (см. ниже) при участии влияния глагольных форм на -mme. Если верно второе, то удвоенное n появилось под влиянием глагольных форм на -mme.

Современные формы «ваш» на -nne продолжают формы множественного числа на -n-tek, с переводом на слабую ступень.

§ 56. Как видно, первоначальный вид притяжательных суффиксов без показателя множественности, был в глубокой древности следующий:

—me ‛мой’	-mek ‛наш’
—te ‛твой’	-tek ‛ваш’
-san (-sän) ‛его’	-sak (-säk) ‛их’

В этом виде притяжательные суффиксы когда-то совершенно совпадали с личными местоимениями.

Таковыми когда-то были me (краткая форма) ‛я’, te (краткая форма) ‛ты’, sän ‛он’, mek (из mekä) ‛мы’, tek (из tekä) ‛вы’, säk (из säkä) ‛они’. Заметим, что древнее säk как личное местоимение в свое время под влиянием mek и tek заменилось через hek, откуда и далее современное he.

Связь притяжательных суффиксов с личными местоимениями удостоверяется, кроме звукового совпадения, еще некоторыми другими явлениями. Так, в финских диалектах при склонении личных местоимений может нарастать «притяжательный» суффикс: minulla-ni ‛у меня’, sinulla-si ‛у тебя’, hänellä-nsä ‛у него’ и т.п. Конечно, притяжательный суффикс в таких случаях по существу удваивает личноместоименное образование и никакой принадлежности не указывает.

§ 57. Происхождение притяжательных суффиксов из личных местоимений представляло известный интерес. То, что они приобрели притяжательную функцию, само по себе еще не удивительно: слова вообще могут приобретать такую функцию в контексте; ср. (применительно не к людям, а к вещам) olka-luu ‛плечо-кость’, ‛плечевая кость’ и т.п. Что удивляет, так это то, что они оказались не перед именем, которое определяют, а после него. Нарушен основной закон порядка слов в определительном словосочетании (сначала определение, потом определяемое).

Несомненно, что сложение притяжательных форм восходит к отдаленнейшей эпохе, когда законы порядка слов были иные, чем в позднейшие времена. Еще не было изжито первоначальное сочетание слов: категории определения и определяемого еще не были стойки, порядок следования определения и определяемого был относительно свободный, и слова с потускневшим содержанием легко переносились на последующее место. Поскольку личные местоимения-определения, превращаясь в суффиксы, теряли самостоятельное значение, они, естественно, могли быть переставлены.

Отсутствие родовых форм (§§ 58-59)

§ 58. Категория рода финскому языку совершенно чужда. Даже «он» и «она» обозначаются одним и тем же местоимением hän.

Вместе с тем в финском языке есть противопоставление обозначению человека и не-человека (животного, вещи), это противопоставление сродни противопоставлению родов. О человеке спрашивают kuka или ken ‛кто’, а о не-человеке – mikä ‛что’. О человеке говорят hän ‛он’, ‛она’, а о не-человеке se собств. ‛это’, ‛то’.

Наличие этого противопоставления является свидетельством того, что в далеком историческом прошлом финской речи существовала так называемая классификация имен и местоимений.

§ 59. Можно указать определенную причину, по которой финский язык утратил древнюю классификацию имен и местоимений, в то время как, например, русский сохранил ее следы в виде различения грамматических родов.

Как определяется в русском языке грамматический род? По согласованию («мой брат», «моя сестра», «мое дитя»).

Во множественном числе, где согласование по линии грамматических родов исчезло, исчезли и грамматические роды («мои ножницы», «мои щипцы», «мои чернила»). Именно наличие согласования удержало в русском языке грамматические роды, остаток классификации имен и местоимений.

В прибалтийско-финской речи, согласно свидетельствам инофинноугорской речи, согласования первоначально между определением и определяемым не было. Существовало лишь согласование сказуемого с подлежащим. Согласование определения с определяемым установилось только с некоторых пор (см. § 41).

Отсутствие согласования и было причиной того, что в прибалтийско-финской, как и в инофинноугорской речи, следы древней классификации имен и местоимений не сохранились даже в такой упрощенной форме, как родовые различия[42].

Степени сравнения (§§ 60-64)

§ 60. В финском языке есть три степени сравнения: положительная, сравнительная и превосходная. Они всегда выражаются морфологическими, но не словосочетательными средствами. Суффикс сравнительной степени -mpa (-mpä), в номинативе ед. ч. —mpi, например, huonompi ‛хуже’, ‛худший’. Суффикс превосходной степени —impa (-impä), в номинативе ед. ч. —in, например, huonoin ‛наихудший’.

§ 61. Степени сравнения в финском языке, как и в других прибалтийско-финских, относительно недавнего происхождения. О этом заставляет думать то обстоятельство, что во многих группировках финноугорских языков степеней сравнения нет вовсе. Так дело обстоит, в частности, в мордовских языках. По-мордовски говорится, например, «я – сильный», «я – от тебя сильный» (мон виеван, мон тондедеть виеван, мон весемеде виеван). Без морфологического выражения степеней сравнения можно обходиться весьма легко.

§ 62. Происхождение сравнительной степени следующее.

Есть глаголы на —ne, вроде kovene (инфинитив koveta) ‛делаться более твердым’. Из их особенностей отметим, что, образуясь от имен на -a (-ä), они заменяют это -a (-ä) через -e (как и в приведенном примере; ср. kova ‛твердый’).

От этих глаголов в свое время образовались активные причастия незаконченного действия со свойственными для того времени особенностями. Суффиксом этих причастий, например, было -pa (-pä), в номинативе ед. ч. -pi; позднейший суффикс -va (-vä), в номинативе ед. ч. тоже -va (-vä), сложился на основе обобщения v как слабоступенной замены p и обобщен a (ä) в конце основы. Добавим, что тогда перед p практиковалось такое же опущение e в конце глагольной основы, как ныне пред t, k, n. Упомянутые причастия тогда звучали, например, как kovenpa, kovempa, в номинативе ед. ч. kovempi ‛делающийся более твердым’.

Отсюда и ведут начало формы сравнительной степени. Оторванные от глаголов на -ne и поставленные прямо в связь с именами, указанные причастия несколько изменили свое значение. Получилось, например, «делающийся более твердым», «являющийся более твердым», «более твердый», «тверже». Из особенностей таких форм отметим, что, образуясь от имен на —a (-ä), они заменяют эти a (ä) через e, однако лишь при условии двусложности имени на -a (-ä). Это вполне понятно: глаголы на -ne образуются только от двусложных имен.

Из области имена образования на -mpa (-mpä), в номинативе ед. ч. —mpi, перешли и в область местоимений: kumpi ‛который (из двух)’ и т.д. Ср. переход -ten в область местоимений (§ 34).

§ 63. Здесь следует сказать об остатках более простого построения сравнительной степени – с помощью суффикса -pa (-pä), в номинативе ед. ч. -pi, с заменой p на слабой ступени через v. По-видимому, в этом случае использован образец, где глаголы со значением «делаться таким-то», строились без помощи суффикса -ne. Так, от kuiva ‛сухой’ образуется kuiva- ‛сохнуть’, ‛делаться более сухим’, а отсюда могло образоваться kuivava- (номинатив ед. ч. kuivavi) ‛делающийся более сухим’, ‛являющийся более сухим’, ‛более сухой’, ‛суше’.

В литературном языке сохраняется лишь один случай этого рода: enää ‛еще’ из enävi ‛больший по количеству’ (от enä-, отражающегося еще в enempi ‛больший по количеству’). Естественно, что замены a (ä) через e в этом случае нет[43].

§ 64. Происхождение превосходной степени следующее.

Современные образования на -impa (-impä), в номинативе ед. ч. на —in, сменили более старое образование на -ima (-imä), в номинативе ед. ч. на -in. Эти более старые образования сохраняются, например, в южных диалектах карельского языка. В некоторой мере они отражаются и в финском языке. Так, образования типа ylimys ‛аристократ’ произведены от образований вроде ylimä (еще не ylimpä) ‛высший’, как образования типа vanhus ‛старик’ произведены от образований типа vanha ‛старый’. Появление -impa (-impä) вместо —ina (-inä) объясняется воздействием образований сравнительной степени на -mpa (-mpä).

Далее, прежние образования на —ima (-imä), в номинативе ед. ч. на -in восходит к еще более ранним образованиям на -ma (-mä), в номинативе ед. ч. на -in. По этому поводу напомним, что в случае отпадения или выпадения a (ä) после m, перед этим m оказывалось i, которое в дальнейшем могло распространяться во все формы слова [44].

Таким образом, в конце концов мы приходим к весьма простому суффиксу —ma (-mä). Этот суффикс когда-то имел значение не суффикса превосходной степени, а выделяющего суффикса. В § 33 мы констатировали его в абессивном прилагательном на -ttama (-ttämä) вместо более раннего -tta-ma (-ttä-mä). Дополнительно его можно указать еще в случаях вроде muudain или muutama ‛некий’, ‛некоторый’, диал. kudoin или kutama ‛который’.

Глагольное словоизменение

Лично-числовые формы (§§ 65-73)

§ 65. Лично-числовые показатели в современном литературном финском языке более или менее одинаковы во всех временах и наклонениях, кроме повелительного.

Обычные лично-числовые показатели следующие[45]: 1-е л. ед. ч. – -n, например: otan ‛беру’, otin ‛я взял’; 2-е л. ед. ч. – -t, например: otat ‛берешь’, otit ‛ты взял’; 3-е л. ед. ч. – удлинение гласного, например: ottaa ‛берет’, или нулевой показатель, например, otti ‛он взял’; 1-е л. мн. ч. – —mme, например: otamme ‛берем’, otimme ‛мы взяли’; 2-е л. мн. ч. – -tte, например: otatte ‛берете’, otitte ‛вы взяли’; 3-е л. мн. ч. – —vat (-vät), например: ottavat ‛берут’, ottivat ‛они взяли’.

§ 66. В повелительном наклонении находим совершенно иную картину.

Если взять лично-числовые показатели вместе с показателями наклонения, то оказывается следующее: 2-е л. ед. ч. – слабая ступень согласного в последнем слоге, например: ota ‛возьми’; 3-е л. ед. ч. – -koon (-köön), например: ottakoon ‛пусть возьмет’; 1-е л. мн. ч. – -kaamme (-käämme), например: ottakaamme ‛возьмем’; 2-е л. мн. ч. – -kaa (-kää), например: ottakaa ‛возьмите’; 3-е л. мн. ч. – -koot (-kööt), например: ottakoot ‛пусть они возьмут’.

В поэзии встречается еще особая форма 2-го л. ед. ч., выражающая смягченное повеление, на -os (-ös), например, ottaos ‛пусть ты возьмешь’. Своеобразны формы вроде tullos ‛пусть ты придешь’, purros ‛пусть ты кусишь’, pannos ‛пусть ты положишь’. Эти формы проникли через фольклор из карельского языка.

Провести границу между лично-числовыми показателями и показателем наклонения в формах повелительного наклонения, как они поставлены сейчас, невозможно. Форма 1-го л. мн. ч. вроде ottakaamme ‛возьмем’ содержит, впрочем, ясно выделенный лично числовой показатель -mme.

§ 67. В относительно недавнее время лично-числовые показатели за пределами повелительного наклонения были в разных временах и наклонениях не так одинаковы, как в настоящее время.

Различались лично-числовые показатели форм системы настоящего времени и лично-числовые показатели форм системы прошедшего времени.

Не отделяя лично-числовые показатели от показателей времени, мы можем представить эти системы следующим образом:

Формы системы настоящего времени		Формы системы прошедшего времени
1-е л. ед. ч.	-n	-in
2-е л. ед. ч.	-t	-it
3-е л. ед. ч.	-pi, -vi	-i
1-е л. мн. ч.	-mmek	-immek
2-е л. мн. ч.	-ttek	-it+ek и т.п.
3-е л. мн. ч.	-vat (-vät)	-it

Такое положение вещей ясно из совокупности указаний диалектов и старой письменности.

Современное положение вещей получилось в результате следующих сдвигов:

1. -vi в 3-м л. ед. ч. формы системы настоящего времени утеряло i, после чего сочетание гласной плюс v в конце слова, уклонившееся от обычных фонетических форм, переработалось на основе утраты v и заменительного удлинения гласного. Получились образования вроде saapi ‛получает’ (от saa-), voipi ‛может’ (от voi-) и рядом ottavi ‛берет’ (от otta-). Формы вроде saapi, voipi не исчезли окончательно и по сей день, но обычно, под влиянием форм вроде ottaa, заменяются через формы вроде saa, voi. В фольклоре до сих пор употребляют и формы вроде saapi, voipi и формы вроде ottavi.

2. В системе прошедшего времени -mek, —it+ek, -it под влиянием соответствующих окончаний в системе настоящего времени заменились через -imme(k), -itte(k), -ivat (-ivät).

В результате получилось единообразие оформления форм обеих систем.

§ 68. В относительно недавнее время дело обстояло иначе, чем теперь, в повелительном наклонении. Различалось, собственно, говоря, два повелительных наклонения – основное и смягчительное.

Основное повелительное наклонение		Смягчительное повелительное наклонение
2-е л. ед. ч.	-k	-k+os (-k+ös)
3-е л. ед. ч.	-kahan (-kähän)	-kohon (-köhön)
1-е л. мн. ч.	-kamek (-kämek)	-komek (-kömek)
2-е л. мн. ч.	-kat+ek (-kät+ek)	-kot+ek (-köt+ek)
3-е л. мн. ч.	-kahat (-kähät)	-kohot (-köhöt)

Такое положение вещей ясно из совокупности указаний диалектов и старой письменности.

Современное положение вещей получилось в результате следующих сдвигов.

1. Сохранились и объединились в одну систему из основного повелительного наклонения формы 2-го л. ед. и мн. ч., а из смягчительного повелительного наклонения формы 3-го л. ед. и мн. ч. Остались также следы смягчительной повелительной формы 2-го л. ед. ч. Эти формы подверглись фонетической переработке: -k в конце слов отпало, причем сохранилась слабая ступень согласных в последнем слоге. -kat+ek (-kät+ek) испытало отпадение k и редукцию t+ до нуля, а затем стяжение a (ä) и e в долгое aa (ää), так что получились -kaa (-kää); -kohon (-köhön) и -kohot (-köhöt) испытали редукцию h до нуля, так что получилось -koon (-köön) и -koot (-kööt); -k+os (-k+ös) испытало редукцию k до нуля, так что получилось -os (-ös). Формы вроде tullos, purros отражают особенности карельских диалектов, где -lk+, -rk+ развились в -ll-, -rr-. Формы типа pannos отражают воздействие форм вроде tullos, purros. В указанных звуковых видах окончания обобщились для всех глаголов.

2. На основе форм 2-го л. мн. ч. на -kaa (-kää) были построены формы 1-го л. мн. ч. на -kaamme (-käämme); тут заимствовано из системы настоящего времени -mme.

§ 69. Разберемся в явлениях относительно недавних времен, начав с форм системы настоящего времени. Прежде всего займемся формами 3-го л. ед. и мн. ч.

Формы 3-го л. ед. ч. на -pi, -vi и 3-го л. мн. ч. на —vat (-vät) – это первоначально не глагольные, а причастные формы (ср. § 62)[46]. Когда-то hän saapi, hän ottavi значили не ‛он получает’, ‛он берет’, а ‛он получающий’, ‛он берущий’. Таким образом, -pi, —vi, -vat (-vät) происхождению вовсе не являются лично-числовыми показателями. В формах на -pi, -vi раньше не было никакого лично-числового показателя (вернее, был нулевой лично-числовой показатель), а в формах на -vat (-vät) был числовой показатель -t. Это согласуется с тем, что мы находим в системе прошедшего времени. В 3-м л. ед. ч. там нет никакого личночислового показателя, а в 3-м л. мн. ч. есть числовой показатель -t.

Иначе дело обстоит в повелительных наклонениях. В 3-м л. ед. ч. выделяется показатель -(h)…n из -hen, а в 3-м л. мн. ч. показатель -(h)…t из -het.

Теперь мы можем заняться и другими формами. В системе настоящего времени обращает на себя внимание удвоенность согласных в -mmek и -ttek. Это получает естественное объяснение в мысли, что -mmek и -ttek возникли из сочетаний смычный шумный плюс -mek и смычный шумный плюс -tek, причем смычный шумный был показателем настоящего времени (как i было показателем прошедшего времени). Смычный шумный фонетически ассимилировалось последующим m и t[47].

Можно определить, что этим смычным шумным было k. На мысль о k наводит то обстоятельство, что в отрицательных оборотах (см. ниже), где показ лица-числа сосредотачивается в глаголоподобном отрицании, а сам глагол выступает без лично-числовых показателей, мы в настоящем времени находим -k, ныне сохранившееся в диалектах: me emme ota(k) ‛мы не берем’, te ett ota(k) ‛вы не берете’ и т.п.

Это ни в какой мере не противоречит тому, что в единственном числе мы имеем одиночные согласные: в 1-м л. ед. ч. – -n, во 2-м л. ед. ч. – -t. В конце слова удвоенные согласные фонетически невозможны; они должны замениться одиночными.

Кстати сказать, есть нечто, что удостоверяет былой удвоенный характер согласного в этих двух формах. Как показывает повелительная форма на -os (-ös) вроде ottoos ‛пусть ты возьмешь’, где согласный заведомо был всегда одиночный, во 2-м л. ед. ч. древний одиночный согласный представлен как не как -t, а как -s (также как в kolma(n)s ‛третий’ при основе kolmante, и т.п.). Если во 2-м л. ед. ч. в системе настоящего времени мы находим -t, то потому, что когда-то тут было -tt: удвоенное t никогда не испытывает замены через s. первоначально удвоенный характер согласного во 2-м л. ед. ч. в системе настоящего времени позволяет думать о первоначально удвоенном характере согласного и в соответствующей форме 1-го л. ед. ч.

Первоначально удвоенные согласные в 1-м и 2-м л. ед. ч. в системе настоящего времени возникли на тех же началах, что удвоенные согласные в 1-м и 2-м л. мн. ч. в этой же системе форм: -km > -mm > -m > -n и -nt > -tt > -t.

Первоначально положение вещей можно изобразить следующим образом:

1-е л. ед. ч.	-k\|m[48]> -mm > -m > -n
2-е л. ед. ч.	-k\|t > -tt > -t
3-е л. ед. ч.	-pi\|(-vi)
1-е л. мн. ч.	-k\|mek > -mmek
2-е л. мн. ч.	-k\|tek > -ttek
3-е л. мн. ч.	-va\|t, -vä\|t

§ 70. Формы системы прошедшего времени требуют меньше комментариев. Перед нами:

1-е л. ед. ч.	-i\|m > -in
2-е л. ед. ч.	-i\|t
3-е л. ед. ч.	-i
1-е л. мн. ч.	-i\|mek
2-е л. мн. ч.	-i\|t+ek
3-е л. мн. ч.	-i\|t

Во 2-м л. ед. ч. мы должны были бы ожидать -i|s (ср. -k+os).

Очевидно, -i|t возникло под влиянием соответствующей формы системы настоящего времени.

§ 71. Не требуют особых комментариев и формы системы повелительных наклонений. Перед нами:

Основное повелительное наклонение		Смягчительное повелительное наклонение
2-е л. ед. ч.	-k	-k+os
3-е л. ед. ч.	-ka\|han (-kä\|hän)	-ko\|hon (-kö\|hön)
1-е л. мн. ч.	-ka\|mek (-kä\|mek)	-ko\|mek (-kö\|mek)
2-е л. мн. ч.	-ka\|t+ek (-kä\|t+ek)	-ko\|t+ek (-kö\|t+ek)
3-е л. мн. ч.	-ka\|hat (-kä\|hät)	-ko\|hot (-kö\|höt)

§ 72. Нетрудно заметить, что, если, абстрагироваться от формантов, которые по происхождению к показу лиц и чисел не относились, лично-числовые показатели во всех системах форм одни и те же:

1-е л. ед. ч. —m с его дальнейшим развитием,

2-е л. ед. ч. —t с его дальнейшим развитием (при соответствующих фонетических условиях):

А) в основном повелительном наклонении нуль

«Он» – а) нуль; б) в обоих повелительных наклонениях —h…n с его дальнейшим развитием.

1-е л. мн. ч.	-mek
2-е л. мн. ч.	-tek
3-е л. мн. ч.	a\|-t

Б) во обоих повелительных наклонениях -h…t с его дальнейшим развитием.

§ 73. Происхождение лично-числовых показателей в этом виде вполне прозрачно.

Формально они совпадают с притяжательными суффиксами (см. § 55). От этого сходства как будто уклоняется -het. Однако не приходится сомневаться, что оно представляет собой переработку -h…k: конечное -t отражает воздействие со стороны соответствующих форм систем настоящего и прошедшего времени.

Что касается существа вещей, то надо вспомнить, что притяжательные суффиксы могут функционировать не только как показатели притяжательности, но и как показатели лиц (диал. minulla-ni ‛у меня’ и т.д.; см. § 56), в последнем случае термин «притяжательные суффиксы» не соответствует суффиксу явления и оказывается сугубо условным.

Ясно, что за сходством лично-числовых показателей с притяжательными суффиксами может скрываться одно из двух: либо суффиксы со значением «мой», «твой» и т.д., либо суффиксы со значением «я», «ты» и т.д. Данный вопрос может быть разрешен только во общей связи явлений глагольного словоизменения.

Как бы то ни было, но лично-числовые показатели вместе с притяжательными суффиксами любого значения восходят к личным местоимениям.

Формы времен (§§ 74-80)

§ 74. Простых времен в финском языке два: настоящее (точнее – настоящее-будущее) и прошедшее.

Мы уже видели, что для настоящего времени, если не говорить о формах 3-го лица, представляющих собой по происхождению формы p-овых причастий, некогда было характерно предпослание лично-числовым показателям форманта —k (см. §§ 69), а для прошедшего времени и до сих пор характерно предпослание лично-числовым показателям форманта -i-.

Формант -k- выступает в роли показателя настоящего времени [49], а формант -i- в роли показателя прошедшего времени [50].

§ 75. Мы видели (§ 69), что формы 3-го лица настоящего времени являются по происхождению причастиями, или, если взять более широкий термин, именами действия.

Самые различные языки показывают, что развитие имен действия в глагольные формы – явление самое обычное. Это и понятно: источник глагольных форм возможен только именной, ибо имя (первоначально простое наименование явления независимо от синтаксической позиции слова) является колыбелью всех вообще грамматических разрядов слов. Поскольку дело касается происхождения глагольных форм, следует иметь в виду имена действия.

Дело касается всех вообще глагольных форм, включая глагольные формы с лично-числовыми показателями. Лично-числовые показатели, пожалуй, больше всего подчеркивают именное происхождение глагольных форм: как мы видели в § 73, они в конце концов совпадают с притяжательными суффиксами, а притяжательные суффиксы свойственны имени или, с несколько иным значением, местоимению.

Если обратиться к k-овым формам настоящего времени и i-овым формам прошедшего времени, то нельзя сомневаться, что -k- и -i- по происхождению являются суффиксами каких-то имен действия, которые, будучи осложнены наращением притяжательных суффиксов в том или ином значении, и дали начало глагольным формам.

Следует, очевидно, разобраться в том, что за суффиксы имен действия представляют собой —k— и -i-.

§ 76. В финноугорских языках, к числу которых относится и финский, существуют различные имена действия. Их значение в основном – «такое-то действие» («лов», «гон», «бег», «ход» и т.п.). Оказываясь в позиции определения, имена действия приобретают различные новые значения. Так, в сочетаниях с определяемым – названием человека, являющегося по преимуществу действователем, они начинаю обозначать действователя («лово-человек» > «ловец-человек» и «ловящий человек»), в сочетании с определяемым – названием животного или неживого предмета, являющегося по преимуществу объектом действия, они начинаю обозначать объект действия («лово-заяц» > «улов-заяц», «пойманный заяц») и т.д. Происходит своеобразная смысловая ассимиляция определения по отношению к определяемому.

Значение, приобретенное именами действия в позиции определения, может за именами действия, так или иначе морфологически оформленными, в дальнейшем закрепляться и выступать даже в тех случаях, когда эти имена действия выходят из позиций определения (на основе случаев вроде «ловец-человек» – «ловящий человек» у имени действия может закрепляться значение «ловец» – «ловящий» или на основе случаев вроде «улов-заяц» – «пойманный заяц» у имени действия может закрепляться значение «улов» – «пойманный» и т.д., в разных языках по-разному).

Так, на основе значения «такое-то действие» могут возникнуть различные новые значения. Особенно выделяются два: «действователь в таком-то действии» («ловец» и т.п.) и «объект в таком-то действии» или «эффект такого-то действия» («улов» и т.п.).

Пример удобнее всего привести из мордовской речи, которая вообще разъясняет очень многое в языках финноугорской системы.

В мордовской речи (в эрзя-мордовском виде) есть имена действия на -ы и -и, по происхождению i-овые (j-овые) имена действия. Сейчас они уже не сохраняют первоначального значения «такое-то действие», но зато прекрасно представлены те разнообразные производные значения, выступающие в позиции определения. Примеры: калонь кунды ломань (или калонь кундыця ломань) ‛рыбы лово-старик’ > ‛рыбы ловец-старик’; моли ломань (или молиця ломань) ‛ходо-человек’ > ‛ходок-человек’, ‛идущий человек’; кери чочко ‛резо-бревно’ > ‛вырезанное бревно’ (так назывался раньше столб с вырезанным наверху изображением головы, ставившийся около селения); кулыреве ‛смерто-овца’ > ‛умершая (мертвая) овца’ (ср. сими кудо ‛питье дом’, т.е. ‛дом, где пьют’, ‛питейный дом’; чачи ие ‛родо-год’, т.е. ‛год, когда родились’, ‛год рождения’ и др.).

Из многообразных значений таких имен действия в мордовской речи особенно укрепилось представленное в первых двух примерах. Оно сказывается и в том случае, когда такие имена употребляются независимо, вне позиции определения. Взятые отдельно, они являются существительными – названиями действователя или активными причастиями незаконченного действия. В последней роли они связываются не только с названиями человека, но и с названиями любого другого предмета[51].

§ 77. Имен действия в финноугорских языках много, и различаются они своей суффиксацией. Есть бессуффиксные k-овые, t-овые, p-овые, n-овые, m-овые, j-овые (i-овые) и другие имена действия.

В чем было из первоначальное различие по значению – неясно. Все имели значение «такое-то действие», но несомненно с разными оттенками. В пестроте процесса переработки значения «такое-то действие» эти оттенки затемнились и исчезли. Возможно, когда-нибудь удастся определить, что это были за оттенки. Все имена действия, какой бы суффиксацией они ни были снабжены, показ выглядят так, как если бы первоначально значили совсем одно и то же.

В разных финноугорских языках разные имена действия получили разное смысловое развитие. За одними и теми же именами действия в разных финноугорских языках закрепились разные производные значения. С другой стороны, за разными именами действия в разных финноугорских языках нередко закрепилось одинаковое значение.

§ 78. Возвращаясь к финскому языку в плане обсуждения образований разных времен, следует указать, что k-овое настоящее время и i-овое прошедшее время находят параллель в k-овых и j-овых (i-овых) именах действия.

k-овые имена действия представлены лишь в одной группе случаев – в случае вроде lähde (с отпавшим в конце k; это k сохраняется в некоторых диалектах) первонач. ‛выход’, ныне ‛источник’ (при lähte— ‛выходить’, ‛отправляться’); kaste (с отпавшим в конце k) первонач. ‛орошение’, ныне ‛роса’ (при kasta— ‛увлажнять’, ‛орошать’) и т.п.

j-овые (i-овые) имена действия представлены в двух различных группах случаев: 1) в случаях вроде muisti (с —i из —ai) ‛память’ (при muista- ‛помнить’), paisti первонач. ‛жарение’, ныне ‛жаркое’ (при paista- ‛жарить’) и т.п.; 2) в случаях вроде muistaja ‛тот, кто помнит’ (букв. ‛помнитель’), paistaja ‛тот, кто жарит’ (букв. ‛жаритель’) и т.п.

Последняя группа случаев очень богата, так как образования на -ja (-jä), обозначающие действователя, можно построить при каждом глаголе.

В карельском языке образования на —ja (-jä) выступают еще в роли активных причастий незаконченного действия.

Связь между именами типа muisti и именами типа muistaja ясна и с фонетической и со смысловой стороны. С фонетической точки зрения перед нами случай отпадения (выпадения) a (ä) в определенных позициях и замена j через неслоговое i [52]с последующим обобщением i-ового образования для всех падежных форм. Со смысловой стороны перед нами явления, уже знакомые по § 76.

§ 79. Сопоставление k-ового показателя настоящего времени и i-ового показателя прошедшего времени с k-овыми и i-овыми именами действия еще не достаточно для того, чтобы происхождение форм времени было ясно. Неясны две вещи.

Во-первых, неясно, какие именно значения k-овых и i-овых имен действия отражаются в формах времени. Напомним, что все имена действия, имея (если не говорить об оттенках) первоначально одно и то же значение, могли получить самые различные производные значения.

Во-вторых, неясно, каким образом с k-овыми именами действия оказалась связана идея настоящего (точнее – настоящего или будущего) времени, а с i-овыми именами действия идея прошедшего времени.

Выяснить эти две вещи значит до конца объяснить происхождение форм настоящего и прошедшего времени. Это оказывается возможным, если мы обратимся опять-таки к мордовской речи.

§ 80. В мордовской речи мы находим такое же i-овое прошедшее время, как в финском языке.

Не разбирая здесь мордовского i-ового прошедшего времени во всех деталях, возьмем один, очень показательный, его участок:

кундынь	‛поймал-их-я’
кундыть	‛поймал-их-ты’
кундынек	‛поймали-их-мы’
кундынк	‛поймали-их-вы’

Ср. с этими формами:

велень	‛села-мои’
велеть	‛села-твои’
веленек	‛села-наши’
веленк	‛села-ваши’

Как видно, лично-числовые показатели в приведенных полных формах совершенно сходные с притяжательными суффиксами. Это проливает свет на первоначальное значение приведенных глагольных форм.

кундынь	‛уловы-мои’	(‛поймал-их-я’)
кундыть	‛уловы-твои’	(‛поймал-их-ты’)
кундынек	‛уловы-наши’	(‛поймали-их-мы’)
кундынк	‛уловы-ваши’	(‛поймали-их-вы’)

Ясно, что в основе i-овых форм прошедшего времени лежат i-овые имена со значением «объект или эффект такого-то действия», но не с каким-либо иным значением.

Формы первичных наклонений (§§ 81-83)

§ 81. Первичных наклонений только три: изъявительное и два повелительных.

Об истории форм изъявительного наклонения мы уже говорили в связи с историей форм времени (§ 74-80).

Что касается истории форм повелительных наклонений, то они пока выяснились лишь в некоторых моментах. Другие моменты требуют разъяснения.

§ 82. Показателем основного повелительного наклонения является —kа (-kä) или —k. Различие между —kа (-kä) и -k в свое время определялось фонетическими факторами. Отпадение конечного гласного в соответствующих условиях создавало —k вместо —kа (-kä). В дальнейшем —k в конце форм обобщилось: —k было использовано для построения форм настоящего времени изъявительного наклонения (см. § 25) [53].

По происхождению —ka (-kä) и —k – это суффикс одного из имен действия.

Показатели лица-числа наросли на общих основаниях.

§ 83. Показателем смягчительного повелительного наклонения является -ко- (-кö-).

—kо— (-kö-) как показатель смягчительного повелительного наклонения возникло из —koi— (-köi-) [54]. -koi- (-köi-) естественнее всего объяснять из —kai— (-käi-), рассматривая -i- как уменьшительный суффикс того еще времени, когда данные образования имели именной характер. Смягчительный оттенок легко мог развиться из уменьшительного.

Формы вторичных наклонений (§§ 84-87)

§ 84. В современном финском языке, кроме первичных изъявительного и повелительного наклонений, есть еще два вторичных наклонения: возможностное и условное, или сослагательное.

Формы возможностного наклонения образуются по нормам форм настоящего времени изъявительного наклонения со вставкой —ne— после основы [55] (например, ottanee ‛он, пожалуй, возьмет’).

Формы сослагательного наклонения образуются по нормам форм прошедшего времени изъявительного наклонения со вставкой -isi- точнее – -ise-, которое в связи с i-овым показателем прошедшего времени дает -isi- (например ottaisi ‛он взял бы’).

§ 85. Не может вызывать сомнения, что возможностное и сослагательное наклонения – это по происхождению изъявительное наклонение каких-то глаголов на -ne- и -ise-, которые образовывались от других глаголов как глаголов видовой направленности. В возможностном наклонении перед нами по происхождению настоящее время глаголов на -ne, а в сослагательном – прошедшее время глаголов на -ise.

Когда-то образования настоящего времени производных глаголов видовой направленности на -ne стали пониматься как формы особого наклонения первообразных глаголов, и сходным образом образования прошедшего времени производных глаголов видовой направленности на -ise стали пониматься как формы другого особого наклонения тех же первообразных глаголов. Суффиксы -ne и -ise, первоначально словообразовательные, были в кругу некоторых форм (первый в кругу форм настоящего времени, а второй в кругу форм прошедшего времени) переосмыслены как входящие в состав словоизменительной суффиксации.

Смысловая сторона данного сдвига пока не поддается разъяснению, так как мы не знаем в точности, каково было первоначальное значение глаголов на -ne и -ise, кроме того, что они имели видовой характер.

§ 86. Нередко -ne как видовой суффикс ставится в связи с —ne как суффиксом отыменных глаголов со значением ‛делаться, становиться таким-то’: kovene ‛делаться твердым (тверже)’ (от kova ‛твердый’), huonone ‛делаться худым (хуже)’ (от huono ‛худой’), paksune ‛делаться толстым (толще)’ (от paksu ‛толстый’).

Эта связь вполне возможна, так как совсем нередко одни и те же суффиксы используются для образования и отыменных и отглагольных глаголов.

Если так, то глаголы видовой направленности на -ne когда-то должны были быть глаголами становящегося действия. От идеи становящегося действия не слишком большое расстояние до идеи действия неполной развернутости или неполной достоверности.

Верно ли это – трудно сказать. Во всяком случае в § 104 мы пытаемся обосновать данное положение.

§ 87. -ise- как видовой суффикс в финском языке наличествует. Особенно важную роль играют образования, где перед -ise- обобщено a (ä), т.е. образования на -aise- (-äise-). В этих образованиях очень ярко представлен видовой оттенок мгновенности; например: nielaise- букв. ‛глотнуть’ (от niele- ‛глотать’), polkaise букв. ‛ступануть’, ‛топануть’ (от polke- ‛ступать’, ‛топтать’). Нередко видовой оттенок мгновенности противопоставлен видовому оттенку длительности, причем каждый оттенок обслуживается своим суффиксом, и тогда первообразного глагола вовсе не оказывается; например: katkaise— ‛сломать’ (при katko(i)— ‛ломать’), potkaise— ‛лягнуть’ (при potki— ‛лягать’). Интересно «перерождение» глаголов на -aise- (-äise-) в глаголы на —aa (-ää), вызываемое некоторыми аналогичными сдвигами [56]. Глаголы на —aa (-ää) из глаголов на -aise- (-äise-) часто сохраняют видовой оттенок мгновенности; например: tempaa- ‛дернуть’ при tempo(i)- ‛дергать’, hyppää- ‛прыгнуть’ при hyppi- ‛прыгать’. Но мгновенность тут оказывается не слишком подчеркнутой (так что есть разница, например, между tempaise- букв. ‛дергануть’ и tempaa- ‛дернуть’). Во многих случаях оттенок мгновенности у глаголов на -aa (-ää) из глаголов на —aise— (-äise-) вовсе отсутствует, и невозможно сказать, был ли он когда-нибудь, например, avaa- ‛открывать’, lepää- ‛отдыхать’. Есть еще глаголы на -aja- (-äjä-) из глаголов на -aise- (-äise-)[57],имеющие ономатопоэтический характер. В них оттенка мгновенности нет никогда; например: humaja- ‛шуметь’, jyäjä- ‛греметь’. С глаголами этого рода в смысловом отношении совершенно совпадают глаголы на -ise-, имеющие тоже ономатопоэтический характер, например: humise- ‛шуметь’, jyrise-‛греметь’.

Рядом с суффиксом -ise- мы находим суффикс -itse-, который в звуковом отношении с ним вполне связуем. Но в этом суффиксе совершенно стерт всякий видовой оттенок. Часто он используется просто как распространитель основ на -o(i)- и -i-; например: haravoitse- (от haravoi-) ‛сгребать граблями’, ruoskitse- (от ruoski-) ‛бичевать’, ‛стегать’.

Можно бы сделать упор на оттенок мгновенности, который выступает у части рассмотренных глаголов, и попытаться вывести идею сослагательного наклонения из идеи мгновенности действия. Но этого лучше не делать. При первом обращении к восточным финноугорским языкам[58] становится ясно, что смысловая история суффиксов -ise- и -itse- очень сложна, и идея мгновенности действия не может быть по отношению к ним поставлена во главу угла.

Возвратные формы (§§ 88-90)

§ 88. В поэтическом финском языке нередко употребляются так называемые возвратные формы, укрепившиеся под влиянием записанных в Карелии фольклорных произведений и оформленные по-карельски. Состав их неполон. Построение их в настоящее время колеблется.

Возьмем примеры:

а. Настоящее время изъявительного наклонения: peseikse ‛моется’ и рядом некоторые совсем редко употребляемые формы вроде peseitet ‛моешься’; повелительное наклонение: peseite ‛мойся’, peseitkää ‛мойтесь’.

б. Настоящее время изъявительного наклонения: pesekse ‛моется’; прошедшее время изъявительного наклонения: pesihe ‛он мылся’.

Из этих форм остановимся только на формах группы «б». Форму группы «а» удобнее будет осветить в особой связи, в § 210.

§ 89. Морфологическое строение форм типов pesekse и pesihe совершенно прозрачно: pese-k-sen > pesekse и pese-i-hen > pesihe.

Легко узнать в pese-k-sen > pesekse —k— как показатель настоящего времени, а в pese-i-hen > pesihe -i- как показатель прошедшего времени.

Что касается —sen и —hen, то это показатель 3-го л. ед. ч., по происхождению личное местоимение, продолжаемое в hän ‛он’. Ср. повелительные формы на -ka-han (-kä-hän) и -ko-hon (-kö-hön). О происхождении —sen и —hen из личного местоимения см. § 73.

§ 90. Как видно, в формах типов pesekse и pesihe нет никакого специального показателя возвратности. Это на первый взгляд весьма удивительно: формы оказывается построены совершенно по тем же линиям, что обычные формы 1-го и 2-го лица (ср.: pese-k-me > pesemme > pesem > pesen ‛мою’, pese-k-te > pesette > peset ‛моешь’, и т.д.; pese-i-me > pesim > pesin ‛я мыл’, pese-i-te, pesit ‛ты мыл’, и т.д.), а между тем они являются возвратными формами морфологически не оформленными.

«Пассивные» (неопределенно-личные) формы (§§ 91-95)

§ 91. Большую роль в финском языке играют «пассивные» формы, правильнее (по современному их употреблению) называемые и неопределенно-личными. Они употребляются в неопределенно-личных предложениях [sanotaan ‛говорят (неизвестно или безразлично кто)’ и т.д.]. Нельзя сказать, чтобы они были ориентированы только на неопределенное третье лицо. Это ясно из того, что неопределенно-личные формы настоящего времени могут замещать повелительные формы 1-го л. мн. ч. (sanotaan также ‛скажем’) с неопределенным указанием на круг лиц, к которым обращено повеление. Последнее употребление неопределенно-личных форм не является старым.

Примеры построения неопределенно-личных форм: наст. вр. изъяв. накл. – otetaan ‛берут’, saadaan ‛получают’; прош. вр. изъяв. накл. – otettiin ‛взяли’, saatiin ‛получили’; возможн. накл. – otettaneen ‛пожалуй, берут’, saataneen ‛пожалуй, получают’; сослаг. накл. – otettaisiin ‛взяли бы’, saataisiin ‛получили бы’; повел. накл. otettakoon ‛пусть возьмут’, saatakoon ‛пусть получат’ [59].

§ 92. Морфологическое строение «пассивных» (неопределенно-личных) форм характеризуется следующими моментами.

1. На основу наращивается суффикс -tta- (-ttä-) или -ta- (-tä-). В литературном языке суффикс -tta- (-ttä-) употребляется после заканчивающего неодносложную основу гласного, например: sanottaneen ‛пожалуй, скажут’, otettaneen ‛пожалуй, возьмут’, а суффикс -ta- (-tä-) – после заканчивающего односложную основу гласного, например, saataneen ‛пожалуй, получат’, и после согласного, например, pestäneen ‛пожалуй, моют’.

В диалектах (как и в карельском языке) дело обстоит сложнее. Значение суффиксов -tta- (-ttä-) и —ta— (-tä-) с самого начала одинаковое.

2. В настоящем времени, как об этом свидетельствуют другие прибалтийско-финские языки, когда-то было не —taan (-tään) с t как слабоступенным соответствием tt и не —daan (-dään) с d как слабоступенным соответствием t, и т.д., а —taksen (-täksen) и —daksen (-däksen) и т.д. Ср. эстонские формы на -takse и -dakse и т.д. В формах -taksen (-täksen) и -daksen (-däksen) и т.п. слабая ступень была вполне в порядке вещей. Замена -taksen (-täksen) и -daksen (-däksen) и т.п. через -taan (-tään) и -daan (-dään) и т.п. (с сохранением слабой ступени) объясняется воздействием со стороны форм прошедшего времени на -ttiin и -tiin и некоторых других форм. Строение -taksen (-täksen) и -daksen (-däksen) и т.п. ясно. Оно содержит -k- как показатель настоящего времени и -sen как показатель 3-го л. ед. ч., происшедший от личного местоимения.

3. В прошедшем времени находим —ttiin и —tiin из —ttihen и —tihen. Строение последних известно: -i-, сплавившееся с предшествующим a (ä) в одно слоговое -i-, – показатель прошедшего времени, а -hen – показатель 3-го л. ед. ч.

4. В возможностном наклонении когда-то было —ttaneksen (-ttäneksen) и —taneksen (-täneksen). Замена их через —ttaneen (-ttäneen) и —taneen (-täneen) совершилась одновременно с заменой —taksen (-täksen) и —daksen (-däksen) и т.п. в настоящем времени изъявительного наклонения через —taan (-tään) и —daan (-dään) и т.п. Строение —ttaneksen (-ttäneksen)и —taneksen (-täneksen) ясно: оно то же, что в настоящем времени изъявительного наклонения, но с введением показателя возможностного наклонения.

5. В сослагательном наклонении мы находим —ttaisiin (-ttäisiin)и —taisiin (-täisiin) из —ttaisihen (-ttäisihen) и -taisihen (-täisihen). Строение последних такое же, как и в прошедшем времени изъявительного наклонения, но с введением показателя сослагательного наклонения.

6. В повелительном наклонении мы находим —ttakoon (-ttäkoon) и —takoon (-täkoon) из —ttakohen (-ttäköhen) и —takohon (-täköhön). Строение последних ясно: перед нами повелительные формы (смягчительной разновидности), образованные с помощью показателя 3-го л. ед. ч. —hen от основы с наращенными -tta- (-ttä-) и -ta- (-tä-), характерными вообще для «пассивных» (неопределенно-личных) форм.

В общем перед нами картина, весьма напоминающая возвратные глаголы, но с введением —tta— (-ttä-) и —ta— (-tä-).

§ 93. «Пассивные» (неопределенно-личные) формы некогда были в действительности близки к пассивным. Если термин «пассивность» прилагать к случаям, где действователь вообще не указывается и объект действия находится в позиции подлежащего, то можно сказать, что они были пассивными. Так, kirja otetaan ‛книгу берут, возьмут’, раньше значило ‛книга берется, возьмется’.

Указанием на то, что когда-то дело обстояло именно таким образом, является употребление прямого дополнения без оформления аккузатива (см. выше kirja otetaan). То, что ныне является «неоформленным аккузативом», некогда представляло собой номинатив и занимало позицию подлежащего.

Правда, нельзя не отметить оформления аккузатива у личных местоимений и местоимения ken ‛кто’. Так, говорится minut työnnetään ‛меня толкают’, kenet työnnetään ‛кого толкают?’ Однако следует помнить, что аккузатив у личного местоимения и у местоимения ken ‛кто’ является по происхождению партитивом (см. § 11), а партитив заменяет при соответствующих условиях не только аккузатив, но и номинатив (см. § 11) [60].

§ 94. Первоначальное функционирование «пассивных» (неопределенно-личных) форм как пассивных заставляет вспомнить то, что мы в § 90 говорили о возвратных формах. Возвратные формы в связи с оформлением на -sen, -hen сохранили старый уклон глагольных форм к возвратности или пассивности и оказались возвратными формами. Пассивные формы в той же связи, также сохранили старый уклон глагольных форм к возвратности или пассивности и оказались до поры до времени пассивными формами, а затем «пассивными» (неопределенно-личными) формами.

§ 95. В связи с вышесказанным возникает вопрос: а при чем же в «пассивных» (неопределенно-личных) формах -tta- (-ttä-) и -ta- (-tä-)?

Существуют причинительные глаголы на -tta- (-ttä-) и -ta- (-tä-) типа polttaa pol-tta- ‛заставлять гореть’, ‛жечь’ (от palaa pala- ‛гореть’) и pimen-tä- ‛заставлять темнеть’, ‛темнить’ (от pimetä pimene— ‛темнеть’). Причинительные глаголы имеют либо значение «заставлять делать что-то», либо значение «давать делать что-то».

При пассивной постановке причинительные глаголы приобретают значения «заставляться делать что-то» или «даваться делать что-то».

Очевидно, в «пассивных» (неопределенно-личных), раньше просто пассивных, формах когда-то имелся особый оттенок, который можно передать в таком примере: sana sanotiin когда-то значило, собственно говоря, не ‛слово сказалось’, а ‛слово заставилось сказаться’ или ‛слово далось сказаться’, т.е. ‛слово невольно сказалось’ или ‛слово беспрепятственно сказалось’.

Отрицательные формы (§§ 96-100)

§ 96. Когда глагол сочетается с отрицанием, показ лица-числа сосредотачивается на отрицании, которое выражено отрицательным глаголоподобным словом, сам же глагол оказывается в так называемых восполнительных формах. Эти восполнительные формы различны в разных временах и наклонениях. В «пассивных» (неопределенно-личных) оборотах восполнительные формы особые.

Формы отрицательного глаголоподобного слова за рамками повелительного наклонения:

	Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л.	en	emme
2-е л.	et	ette
3-е л.	ei	eivät

Формы отрицательного глаголоподобного слова в повелительном наклонении:

	Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л.	–	älkäämme
2-е л.	älä	älkää
3-е л.	älköön	älkööt

Восполнительные формы в изъявительном наклонении: наст. вр., например, ota; прош. вр. ед. ч. ottanut, множ. ч. ottaneet; в возможностном наклонении: ottane; в сослагательном наклонении: ottaisi; в повелительном наклонении 2 л. ед. ч. ota, прочие формы ottako. Восполнительные формы в «пассивных» (неопределенно-личных) оборотах: в изъявительном наклонении наст. вр. oteta (ei oteta), прош. вр. otettu (ei otettu); в возможностном наклонении: otettane (ei otettane); в сослагательном наклонении: otettaisi (ei otettaisi); в повелительном наклонении: otettako (älköön otettako).

§ 97. Формы отрицательного глаголоподобного слова подобны формам настоящего времени изъявительного наклонения обычных глаголов, но некоторые моменты своеобразны.

В 3-м лице ед. ч. (за рамками повелительного наклонения) мы находим необычное оформление. Вообще в этой форме выступает —pi, —vi (с дальнейшей переработкой), здесь же налицо —i. Не исключается, что это несуффигированная основа, сохранившаяся в более полном звуковом виде, чем в остальных формах.

В 3-м л. множ. ч. (за рамками повелительного наклонения) оформление тоже необычно. Объясняется это тем, что данная форма новообразована на основе ei с прибавлением -vät, взятого по аналогии глагола в утвердительных оборотах.

Своеобразны älä (в älä из äläk) и äl— в повелительном наклонении. В диалектах вместо них выступают elä— и el-. Происхождение -lä-, -l- здесь неясно.

§ 98. Восполнительные формы, кроме восполнительных форм прошедшего времени, представляют собой глагольные формы без лично-числового показателя.

В настоящем времени изъявительного наклонения перед нами восполнительная форма, некогда оканчивающаяся на -k. Это -k ныне исчезло (исключая некоторые диалекты), оставив след в слабой ступени гласного последнего слова ota(-k) от основы otta-, и т.п. Напомним, что -k – это показатель настоящего времени.

В возможностном наклонении перед нами также формы, некогда оканчивавшиеся на -k. Возможностное наклонении строится вообще по образцу настоящего времени изъявительного наклонения.

В сослагательном наклонении перед нами формы, оканчивающиеся на -isi-. Это наклонение вообще следует образцу прошедшего времени изъявительного наклонения. Напомним, что -i- – это показатель прошедшего времени.

В повелительном наклонении перед нами во 2-м л. ед. ч. то же, что в настоящем времени, но в остальных случаях формы, оканчивающиеся на -ko (-kö). Напомним, что -ko (-kö) – это показатель смягчительного повелительного наклонения.

Что касается прошедшего времени изъявительного наклонения, то тут в роли восполнительных форм выступают причастные по происхождению образования. Восполнительные формы на -nut (-nyt) в ед. ч. и на -neet во множ. ч. – это по происхождению активные причастия законченного действия. Восполнительные формы на -ttu (-tty) или —tu (-ty) – это по происхождению пассивные причастия законченного действия.

Судя по восполнительным формам сослагательного наклонения, которое вообще отражает морфологические особенности прошедшего времени изъявительного наклонения, когда-то и в прошедшем времени изъявительного наклонения были восполнительные формы на -i [61]. Таким образом, использование причастий в роли восполнительных форм прошедшего времени изъявительного наклонения приходится считать явлением относительно поздним.

§ 99. Данные других языков и в особенности восточных финноугорских (кроме угорских, где отрицательные глагольные построения имеют иной характер) заставляют думать, что некогда отрицательное глаголоподобное слово варьировалось по временам и наклонениям. Так как времена и наклонения достаточно хорошо показывались и восполнительными формами, то это положение вещей исчезло, и во всех временах и наклонениях, кроме повелительного, утвердились те формы отрицательного глаголоподобного слова, которые выработались в настоящем времени изъявительного наклонения. Повелительное наклонение является единственным, где сохранились особые, этому только наклонению свойственные, формы отрицательного глаголоподобного слова.

§ 100. Происхождение описанных отрицательных глагольных построений становится понятным, как только мы остановимся на мысли, что отрицательное глаголоподобное слово первоначально было полновесным глаголом. Трудно сказать, что собственно этот полновесный глагол значил. Он мог значить, например, «воздерживаться» («я воздерживаюсь петь», «я не пою» и т.п.). Но он мог иметь и другие значения.

Естественно, что когда на месте отрицательного глаголоподобного слова существовал еще глагол, показ лица-числа сосредотачивался на нем. зависимое же от него слово выступало без показа лица-числа.

Это объясняет не все детали отрицательных глагольных построений, но хорошо объясняет основное в них[62].

Инфинитные формы (§§ 101-114)

§ 101. В финском языке существует много форм, которые утратили именной характер и примкнули к системе глагола, но употребляются не в позиции сказуемого, а в иных позициях. Это инфинитные формы (в то время как до сих пор рассматривавшиеся – финитные). По значению инфинитные формы соответствуют инфинитивам других языков или герундиям (деепричастного вида образованиям), но в некоторых случаях имеют совершенно особый характер.

Для инфинитных форм характерно, что они подчиняют себе другие слова на тех же началах, как и финитные формы, в частности управляют падежами подобно финитным формам. В этом и выражается утрата ими именного характера и их вхождение в систему глагольных форм.

§ 102. Важнейшую роль играют инфинитные формы, соответствующие инфинитиву других языков, – инфинитивы. Их два: один – широкого употребления, другой – специально для обозначения цели. Это основной и целевой инфинитивы.

Примеры построения основного инфинитива: saada ‛получить’ от saa-, ottaa ‛взять’ от otta-.

Примеры построения целевого инфинитива: saadakse-ni ‛(чтобы) получить (-мне)’, ottaakse-ni ‛(чтобы) взять (-мне)’.

Целевой инфинитив всегда снабжается притяжательной суффиксацией – для показа того, кто действует.

§ 103. Показатель основного инфинитива имел первоначально вид —tak (-täk); k, до сих пор сохраняющееся в части диалектов, объясняет, почему t переводится всегда на слабую ступень, т.е. заменяется в одних условиях через d и т.д., а в других через нуль.

Инфинитивы на —tak (-täk) – это по происхождению лативные формы (см. § 14) имен действия на -ta (-tä). Такие имена действия на прибалтийско-финской почве как имена действия не сохранились. Они сохраняются во многих восточных финно-угорских языках, в частности в удмуртском и коми (удм. липет ‛покрытие’, ‛крыша’, от лип- ‛покрыть’; коми гижö-д ‛писание’, ‛письмо’ от гиж- ‛писать’ и т.п.) [63].

§ 104. Показатель целевого инфинитива выглядит так, как если бы имел первоначально вид —takse (-täkse).

Видимость такова, как если бы целевые инфинитивы были по происхождению транслативными формами имен действия на -ta (-tä). Между тем в действительности дело обстоит не так. Кое-где на прибалтийско-финской почве сохраняются образования целевого инфинитива типа saadak-sen ‛(чтобы) получить-ему’. Это не что иное, как образование основного инфинитива с наращением притяжательного суффикса 3-го л. ед. ч. в виде -sen. Такие образования были в свое время переосмыслены так, как если бы -k и -se составляли единое -kse и на этой основе возникли образования типа saadakse-ni ‛(чтобы) получить-мне’, saadakse-si ‛(чтобы) получить-тебе’, saadakse-nsa ‛(чтобы) получить-ему’ и т.д.

Таким образом, основной и целевой инфинитив и первоначально соотносились как инфинитив без притяжательной суффиксации и инфинитив с притяжательной суффиксацией.

§ 105. К инфинитивам морфологически близки две другие t-овые инфинитные формы – t-овые герундии. Их две. Одна, выступающая в случаях вроде saadessa ‛получая’ («когда?»), ottaessa ‛беря’ («когда?»), употребляется для обозначения одновременного действия, а другая, выступающая в случаях вроде saaden ‛получая’ («как?»), ottaen ‛беря’ («как?»), употребляется для обозначения действия, характеризующего способ, образ другого действия.

Оба t-овых герундия могут получать притяжательные суффиксы для показа того, кто действует.

Первый t-овый герундий может выступить как «пассивная» (неопределенно-личная) форма, например: saataessa ‛получая’ (действователь неопределенный), otettaessa ‛беря’ (действователь неопределенный).

§ 106. Показатели t-овых герундиев имели первоначально вид —tessa (-tessä) и —ten; строение этих показателей объясняет, почему t всегда переводится на слабую ступень.

Герундии на —tessa (-tessä) и -ten – это по происхождению пассивные и особые n-овые, по значению близкие к инструктивным (см. § 34) формы имен действия на -ta (-tä). Замена a (ä) в положении между двумя относящимися к тому же слогу переднеязычными согласными через e фонетически закономерна [64].

§ 107. Особо стоят многочисленные m-овые инфинитные формы – m-овые герундии.

Одну группу составляют формы на —massa (-mässä), —masta (-mästä) и —maan (-mään). Первая употребляется при глаголах пребывания (особенно ‛быть’) для обозначения действенного содержания ситуации, например, hän on odottamassa букв. ‛он есть в ожидании’. Вторая употребляется при глаголах движения для обозначения действенного содержания оставленной ситуации, например, hän tuli uimasta ‛он пришел, поплавав’ (букв. ‛он пришел из плавания’), а также при других глаголах для обозначения действенного содержания отбрасываемой ситуации, например, hän kieltäytyi lukemasta ‛он отказался от чтения’. Третья форма употребляется при глаголах движения для обозначения действенного содержания достигаемой ситуации, например, hän menee kouluun oppimaan ‛он идет в школу учиться’ (букв. ‛… в ученье’), а также при других глаголах для обозначения действенного содержания выдвигаемой ситуации, например, hän pakottaa minua lukemaan ‛он принуждает меня читать’ (букв. ‛… к чтению’). Форма на -maan (-mään) по употреблению особенно часто приближается к инфинитиву.

Далее следует назвать форму на -malla (-mällä). Она обозначает действенное средство для чего-либо, например, lukemalla opitaan ‛посредством чтения учатся’.

Своеобразную роль играет форма на —matta (-mättä). Это отрицательный герундий. Пример: kirja jäi lukematta ‛книга осталась непрочитанной’ (букв. ‛… без чтения’).

Данная форма может выступать с притяжательными суффиксами, например, sen tiedän sanomatta-si букв. ‛это я знаю без говорения-твоего’.

Редко, только при глаголах pitää ‛должно’, ‛следует’ употребляется форма на —man (-män), например, minun pitää oppiman ‛мне следует учиться’. Обычно вместо данной формы употребляется инфинитив. Эта форма может выступать как «пассивная» (неопределенно-личная), например, pitää oppittaman ‛следует учиться’ (действователь неопределенный).

По образованию близка форма на —maisilla (-mäisillä), которая обозначает действенное содержание едва не осуществившейся ситуации; например, olin putoamaisilla-ni ‛я едва не упал’ (букв. ‛я был у падения’).

Указанная форма всегда выступает с притяжательными суффиксами. Вместо этой формы изредка употребляется форма на —malla (-mällä), но обязательно с притяжательными суффиксами.

§ 108. M-овые герундии выросли на базе действия на —ma (-mä) в разных падежных формах, форма на —maisilla (-mäisillä) – на базе уменьшительно-ласкательных образований от тех же имен действия. Падежная форма во всех случаях, кроме формы на —man (-män), понятна. Что касается формы на —man (-män), то —n здесь близко к инструктивному (см. § 34).

Имена действия на —ma (-mä) до сих пор хорошо сохраняются, хотя, употребляясь как имена действия, выступают только в конкретных значениях; например: syömä ‛еда’, juoma ‛питье’, sanoma ‛весть’, halkeama ‛разрыв’, ‛трещина’.

§ 109. К числу герундиев относятся, кроме указанных форм, еще формы на —ttua (-ttyä) или —tua (-tyä), оформленные как партитивы пассивных причастий законченного действия (см. § 120), но по значению от них сильно отличающиеся. Они обозначают действие, предшествующее другому действию, например, syötyä lähdettiin kävelemään ‛поев, отправились гулять’.

Данные формы могут получать притяжательную суффиксацию для обозначения того, кто действует, например, syötyä-ni lähdin käävelemään ‛поев, я отправился гулять’.

§ 110. Происхождение указанных герундиев объясняется следующим образом. Пассивные причастия законченного действия, субстантивируясь, могут обозначать не только объект законченного действия (syöty ‛съеденное’ и т.п.), но и законченную действенную ситуацию (eletty ‛пережитое’, kuultu ‛слышанное’, nähty ‛виденное’ и т.п.). В данном случае последнее значение выступило в обобщенном употреблении.

В этом особом значении субстантивизованные пассивные причастия законченного действия, будучи поставлены в форме партитива, которая может указывать на время (ср. tätä nykyä ‛теперь’ и т.п.), и приобрели характер рассматриваемых герундиев.

Следует указать, что в финском языке наблюдаются и многочисленные другие случаи, когда причастия, субстантивизуясь, дают начало образованиям герундийного порядка. Однако в этих случаях перед нами собственно не герундии, а недоразвившиеся начатки герундиев, дающие себя знать в очень ограниченном числе примеров.

Мы имеем в виду случаи вроде asia ei enää autettavissa ‛делу уже не помочь’ (букв. ‛дело уже не в помогаемых’), hän on näkyvissä ‛он в поле зрения’ (букв. ‛он в виднеющихся’) и многие другие.

§ 111. К инфинитивам по своему значению приближаются формы, выступающие в построениях следующих типов:

1) kuulen lintujen laulavan ‛я слышу, что птицы поют’ (букв. ‛я слышу птиц петь’);

2) kuulen häntä kiitettävän ‛слышу, что его благодарят (неопределенно-личный)’ (букв. ‛слышу его благодарить’);

3) kuulen lintujen jo palanneen ‛слышу, что птицы уже вернулись’ (букв. ‛слышу птиц уже вернуться’);

4) kuulen talon jo rakennetun ‛слышу, что дом уже построен (неопределенно-личный)’ (букв. ‛слышу дом уже построить’).

Формы, выступающие в построениях типов 1-го и 3-го могут получать притяжательную суффиксацию для обозначения того, кто действует.

Ср. латинские обороты accusativus cum infinitivo и nominativus cum infinitivo. В финском языке перед нами обороты genitivus cum infinitivo.

С формальной стороны образования вроде laulavan, kiitettävän, palanneen, rakennetun совершенно похожи на аккузативы причастий. Но по значению они с причастиями как таковыми не имеют ничего общего.

§ 112. Для объяснения указанных форм приходится исходить из построений типа kuulen lintujen laulavan букв. ‛слышу птиц петь’, т.е. ‛слышу, что птицы поют’.

Когда-то существовало склонение такого типа: laulu ‛пение’ (ном.), laulavan ‛пения’, laulavan ‛пение’ (акк.) и т.д.

На основе случаев вроде laulu lintu ‛поющая птица’ (букв. ‛пение-птица’) рядом сложилось и склонение такого типа: laulu ‛поющая’, laulavan ‛поющей’, laulavan ‛поющую’ и т.д. В дальнейшем сходство обоих типов склонения разрушилось. С одной стороны, в силу обобщительного процесса, оказалось склонение типа laulu ‛пение’, ‛песня’, laulun ‛пения’, ‛песни’, laulun ‛пение’, ‛песню’, и т.д. А с другой стороны, оказалось склонение типа laulava ‛поющая’ [65], laulavan ‛поющей’, laulavan ‛поющую’, и т.д.

От этих морфологических сдвигов ускользнули, однако, случаи типа kuulen lintujen laulavan ‛слышу птиц пение’. В этих случаях сохранилась старая форма аккузатива слов вроде laulu ‛пение’, по оформлению не отличавшаяся от аккузатива причастий.

Сходство форм вроде laulavan с причастными повлекло за собой выработку и других форм того же типа по принципу сходства с причастными [66].

§ 113. К герундиям по своему значению приближаются формы, выступающие в построениях следующих типов:

1) minun on meneminen ‛мне следует идти’, minun ei ole menemistä ‛мне не следует идти’;

2) minun on mentävä ‛мне следует идти’, minun ei ole mentävää ‛мне не следует идти’.

Такие построения трактуются как безличные. Рассматриваемые формы в этих построениях трактуются как активные. Соответственно в случае переходности глагола при них выступает прямое дополнение, выраженное «неоформленным аккузативом» или инфинитивом; например: minun on se tekeminen ‛мне следует это сделать’, minun ei ole sitä takemistä ‛мне не следует этого делать’.

Формы вроде meneminen и menemistä в этих построениях следует отличать от форм существительных типа meneminen ‛ходьба’ (букв. ‛идение’; при mennä ‛идти’; парт. menemistä); первые подчиняют себе другие слова подобно активным глагольным формам, вторые же являются пассивными образованиями; соответственно, первые могут быть образованы от любого глагола, вторые же – только от переходного или используемого как переходный.

Может показаться, что рассматриваемые формы этих типов играют роль безличных финитных глагольных форм. Но это неверно: финитность принадлежит глагольным формам, с которыми рассматриваемые формы связана (в приведенных примерах – форма on ‛есть’); сами же рассматриваемые формы остаются инфинитными: они сопровождают финитную глагольную форму, развертывая содержание последней, и в этом отношении близки к герундиям в случае вроде hän on laulamassa ‛он занят пением’ (букв. ‛он есть в пении’).

§ 114. Для объяснения указанных форм необходимо учесть некоторые карельские формы.

В части карельских диалектов[67] существуют построения, которые, будучи «переводимы» на финское звучание, имеют следующий вид: sanottava sana ‛говоримое слово’, ‛долженствующее быть сказанным слово’ и т.п.; Stalinin sanominen sana ‛Сталина сказывание слово’, ‛Сталиным говоримое слово’, ‛Сталиным долженствующее быть сказанным слово’ и т.п.; sanottu sana ‛сказанное слово’ и т.п.; Leninin sanoma sana ‛Ленина сказывание слово’, ‛Лениным сказанное слово’ и т.п.

Как видно, если надо указать действователя, например, вместо sanottava берется sanominen с предшествующим генитивом действователя, а вместо sanottu – sanoma с таким же предшествующим генитивом, и т.п. Формы sanottava и sanominen и т.п. оказываются однозначными, хотя и по-разному поставленными. То же надо сказать о формах sanottu и sanoma и др.

В финском языке сохранился параллелизм однозначных, хотя и по-разному поставленных sanottu и sanoma (sanottu sana и Leninin sanoma sana) и т.п., но разрушился параллелизм однозначных, хотя и по-разному поставленных sanottava и sanominen и т.п. В причастном значении употребляется только sanottava и т.п., но не sanominen и т.п. Но в значении, отделившемся от причастного, sanottava и sanominen и т.п. сохранились оба, причем выступила на первый план однозначность, а различие в постановке стерлось.

Отделение рассматриваемых форм по значению от причастных форм совершенно понятно. Когда-то в построения вроде minun on se tehtävä – minun on se tekeminen вкладывали пассивный смысл («у меня это – подлежащее – долженствующее быть сделанным»), а потом в те же построения стали вкладывать активный смысл («у меня это – прямое дополнение – надлежит сделать»). Понятно, почему в таких случаях оказался «неоформленным аккузатив». Ср. сходные (хотя и проведенные по линии законченного действия) диалектные русские построения типа у меня это (прямое дополнение) сделано, у меня рыбу поймано и т.п.

Причастные формы (§§ 115-122)

§ 115. Система причастий в финском языке поставлена в общем так же, как в русском языке. Различаются, с одной стороны, причастия активные и пассивные, а, с другой, причастия незаконченного действия и причастия законченного действия. Пассивных причастий законченного действия два, одно (типа sanottu ‛сказанный’) употребляется в случае, если действователь не указывается, а другое (типа sanoma ‛сказанный’) употребляется в случае, если действователь указывается (в генитиве). Особо стоит отрицательное причастие: оно может иметь и активный и пассивный характер и обозначает и незаконченное и законченное действие, но в случае переходности глагола имеет обычно пассивный характер и чаще всего обозначает законченное действие.

Примеры: ottava ‛берущий’, ‛собирающийся взять’; ottanut ‛взявший’; otettava ‛беромый’, ‛долженствующий быть взятым’; otettu ‛взятый’; pojan ottama ‛сыном взятый’; ottamaton ‛не взятый’.

§ 116. Чтобы подойти к суждению о происхождении четырех основных причастий (типов ottava, ottanut, otettava, otettu), совершенно необходимо предварительно познакомиться с более архаичной системой мордовских причастий.

Мордовские причастия, если ограничится основными, составляют не четыре, а всего два типа. Причастия обоих типов возникли из имен действия в позиции определения.

Причастия одного типа возникли из имен действия – определений к названию активного существа, человека (или зверя, приравниваемого по активности к человеку): «бего-человек» > «бегун-человек», «бегущий человек»; «лово-человек» > «ловец-человек», «ловящий человек». Понятно, почему действие здесь выступает как незаконченное, человек – хозяин ситуации, может ее продолжать и повторять. Получились сплошь активные причастия незаконченного действия. Оформляются эти причастия на -i. Ср. по значению немецкие активные причастия незаконченного действия на -end.

Причастия другого типа возникли из имен действия – определений к названиям пассивного предмета (животного или вещи): «бего-заяц» > «побежавший заяц»; «лово-заяц» > «пойманный заяц». Понятно, почему действие в этом случае выступает как законченное: животное или вещь – жертва ситуации, не может ее ни продолжать, ни повторять, захватывается ею сразу и окончательно. Получились «активные» причастия законченного действия в случае переходности глагола. эти причастия оформляются безразлично на —n’ или —z’ (в литературном языке отобрано —z’). Ср. по значению немецкие «активные» и пассивные причастия на ge…t или ge…en: gekommen ‛пришедший’, с одной стороны, и gefanden ‛пойманный’ – с другой.

Финский язык исходит из сходных систем двух типов причастия, но развернул ее в систему четырех причастий.

§ 117. Активные причастия незаконченного действия типа ottava являются старыми причастиями и сохраняют старую постановку: активный их характер и вложенная в них идея незаконченного действия хорошо между собой согласуются.

По поводу тех имен действия, от которых они образовались, напомним сказанное в § 112 о соотношении образования типов laulu ‛пение’ и laulava ‛поющий’; точно такое же соотношение образований типов otto ‛брать’ и ottava ‛берущий’. Когда-то склонение тех и других было следующим: ном. laulu, ген. laulavan, акк. laulavan, и т.д.; ном. otto, ген. ottavan, акк. ottavan, и т.д. Как имена действия эти образования испытали обобщение -u, -o: laulu, laulun, laulun и т.д.; otto, oton, oton и т.д. Как причастия эти образования вступили на иной путь: laulavi (позднее laulava), laulavan, laulavan и т.д.; ottavi (позднее ottava), ottavan, ottavan и т.д.

§ 118. Активные причастия законченного действия типа ottanut хотя и являются старыми причастиями, но получили новую постановку, как удостоверяют мордовские причастия на -n’ (см. § 116), они когда-то были активными причастиями законченного действия у непереходных глаголов и пассивными причастиями законченного действия у переходных глаголов. Очевидно, их «активный» характер в части случаев обобщился, и получились сплошь активные причастия, но с сохранением идеи законченного действия.

Суффикс -nut (-nyt), несомненно, составной: за прибалтийско-финскими пределами мы находим простой n-овый суффикс (морд. n’ и т.д.); -ut (-yt), наросшее на n-овый суффикс, по форме напоминает -ut (-yt) в образованиях типа lyhyt ‛короткий’, собств. ‛коротенький’ (уменьшительно-ласкательно) от некогда существительного lyhe или lyhä ‛коротенький’ (ср. карельск. lyhembi ‛короче’ от lyhe- или lyhä ‛короткий’). Но нельзя быть уверенным, что -ut (-yt) в рассматриваемом случае было прибавлено как суффикс именно с уменьшительно-ласкательным значением.

По поводу тех имен действия, от которых образовались рассматриваемые n-овые причастия, надо указать, что в финском языке по сей день сохраняются n-овые имена действия: kiljuna ‛рев’ при kilju- ‛реветь’, humina ‛шум’ при humise- ‛шуметь’ и т.п.

§ 119. Пассивные причастия незаконченного действия типа otettava ‛беромый’, ‛долженствующий быть взятым’ являются новообразованиями. Об этом лучше всего свидетельствует то, что они резко нарушают старую связь между пассивным характером и идеей законченного действия.

Эти пассивные причастия типа otettava новообразованы при «пассивных» глагольных формах, когда они были еще подлинно пассивными по образцу активных причастий типа ottava при активных глагольных формах.

Заметим: рассматриваемые причастия хорошо удостоверяют, что современные «пассивные» глагольные формы когда-то были подлинно пассивными (что важно для § 93).

§ 120. Пассивные причастия законченного действия типа otettu ‛взятый’, наоборот, должны считаться старыми формами. Их пассивный характер вполне согласуется с вложенной в них идеей законченного действия.

Эти причастия представляют собой параллель к причастиям типа ottava, но с вложение идеи законченного действия, как это и естественно в виду их пассивного характера, с особым развитием (из первонач. otettu, otettavan и т.д. otettu, otetun, и т.д.), которое разошлось с развитием причастий типа ottava. Последнее обстоятельство не представляет ничего непонятного вследствие разрыва в значении.

Заметим: рассматриваемые причастия еще раз удостоверяют, что современные «пассивные» глагольные формы когда-то были подлинно пассивными.

§ 121. О происхождении причастий типа pojan ottama ‛сыном взятый’ уже говорилось в § 114. Напомним, что эти причастия возникли на основе построения типа pojan ottama kynä ‛сына взятие перо’ > ‛сыном взятое перо’. эти причастия могут быть весьма древними. Пассивный их характер и вложение в них идеи законченности действия хорошо друг с другом согласуются.

§ 122. Отрицательные причастия типа ottamaton ‛не взятый’ (и с другими значениями) построены при отрицательных герундиях типа ottamatta ‛без взятия’ (см. § 107), так же как абессивные прилагательные типа maaton ‛безземельный’ построены при абессивах типа maatta ‛без земли’. Неопределенность отношения герундиев типа ottamatta ‛без взятия’ к залогам и категориям незаконченности и законченности объясняет некоторую смысловую расплывчатость и рассматриваемых причастий.

Составные формы (вспомогательные глаголы плюс причастие) (§§ 123-124)

§ 123. В финском языке большую роль играют различные составные формы, построенные из форм вспомогательных глаголов и причастий. В роли вспомогательных глаголов в этом случае выступают ole- ‛быть’, tule- ‛стать’ и др.

С глаголом ole- ‛быть’ сочетаются различные причастия; например: 1) olen ottava ‛я собираюсь взять’ (букв. ‛я есмь берущий, собирающийся взять’); 2) olen ottanut ‛я взял (в перфективном смысле)’ (букв. ‛я есмь взявший’); kirja on otettava ‛книга должна быть взята’ (букв. ‛книга есть беромая, долженствующая быть взятою’); kirja on otettu ‛книга взята (в перфективном смысле)’ (букв. ‛книга есть взятая’).

Возможно оформление причастий и в форме партитива, равно как и эссива (по общим нормам употребления этих падежей).

С глаголом tulla tule- ‛стать’ сочетаются особенно причастия законченного действия; например: tulin ottaneeksi ‛я стал (оказался) взявшим’ (здесь отмечается случайность действия); kirja tuli otetuksi ‛книга стала (оказалась) взятой’ (здесь тоже отмечается случайность действия).

§ 124. Особенно большое значение имеют сочетания форм глагола olla ‛быть’ и причастий законченного действия в номинативе (число определяется согласованием). Глагол olla ‛быть’ выступает в самых различных формах, но чаще всего финитных. Составные формы в этом случае указывает на действие, сказывающееся в момент, который различается формой глагола «быть», в своих результатах.

Примеры обычных построений: olen ottanut ‛я взял (и держу)’, en ole ottanut ‛я не взял (и не держу)’ (в перфективном смысле); olin ottanut ‛я взял (и держал)’, en ollut ottanut ‛я не взял (и не держал)’ (в плюсквамперфективном смысле).

Примеры «пассивных» (неопределенно-личных) построений: on otettu ‛взяли (и держали)’, ei ole otettu ‛не взяли (и не держали)’ (в перфективном смысле), oli otettu ‛взяли (и держали)’, ei ollut otettu ‛не взяли (и не держали)’ (в плюсквамперфективном смысле).

В таких составных формах причастия сдвигаются в своем значении по сравнению с обычным своим значением. Они по существу порывают со своей причастностью. Это особенно ярко сказывается в «пассивных» (неопределенно-личных) построениях: тут перед нами уже не категория подлинной пассивности, свойственная причастиям, а категория «пассивных» (неопределенно-личных) форм.

Вспомогательные глаголы (§§ 125-128)

§ 125. Вспомогательных глаголов в финском языке довольно много, но особый исторический интерес представляют только два: ole- ‛быть’ и первонач. ‛стать’ (о современном значении liene- см. ниже).

§ 126. Глагол ole- имеет в общем нормальное словоизменение, но формы 3-го лица настоящего времени изъявительного наклонения образуются своеобразно: on ‛есть’, ovat ‛суть’.

Для объяснения происхождения этих форм важно указать вепсское om ‛есть’, omad ‛суть’. Первоначально, очевидно, были on ‛есть’ (с n из m) и omat ‛суть’. В финском языке omat оказалось заменено через ovat под влиянием обычных форм спряжения (ottavat ‛берут’, и т.п.). В вепсском языке on оказалось заменено через om под влиянием omad.

Что касается первоначальных on и omat, то их нельзя отделить от oma ‛имущество’, ‛добро’ и соответствующей формы множественного числа omat. Отпадение a в oma (с последующей закономерной заменой конечного m через n) объясняется из случаев, когда слово попадало в слабоударяемое положение.

Смысл употребления on < oma и omat в значении «есть» и «суть» понятен, если исходить из случаев, когда эти «есть» и «суть» были равносильны «имеются» и «имеют»: «дом-добро, имущество» > «дом имеется», «дом есть» и т.п.

Совершенно сходным образом формы со значением «есть» и «суть» возникли и во многих других языках. Ср. хотя бы коми эм ‛имущество’, ‛добро’ и ‛есть’ или удм. вань ‛имущество’, ‛добро’ и ‛есть’.

§ 127. Глагол liene- некогда имел значение «стать», и в таковом значении он по сей день выступает во многих карельских диалектах. В финском языке формы настоящего времени изъявительного наклонения этих глаголов выступили в роли форм возможностного наклонения глагола ole- ‛быть’. Вероятно, это явление коренится в каких-либо очень древних отношениях.

Связь между глаголом становления с суффиксом -ne, каковым первоначально был глагол liene- (ср. без суффиксов коми ло-, удм. лу- и т.д.), и системой форм возможностного наклонения с тем же суффиксом -ne, которая оказалась в финском языке, в данном случае совершенно несомненна. Это важное подтверждение соображениям, высказанным в § 85.

§ 128. В настоящее время в любом финском предложении (с небольшими изъятиями по линии некоторых стилей речи) всякое предложение должно содержать глагол, хотя бы вспомогательный глагол ole- ‛быть’. Поэтому говорится, например, hän on vanha букв. ‛он есть старый’ (отнюдь не без вспомогательного глагола).

Такое положение вещей не является особенно древним. В финском языке есть ряд указаний на то, что раньше предложение могло строиться без глагола. Это особенно ясно из случаев вроде hän antavi (> antaa) ‛он дающий’ (без глагола) > ‛он дает’, he antavat ‛они дающие’ (без глагола) > ‛они дают’. Нелишне отметить, что все вообще глагольные формы, являющиеся, как мы знаем, именными по происхождению, ведут нас к безглагольному предложению.

Указанное находит подтверждение в восточных финно-угорских языках, где до сих пор возможно безглагольное предложение (например, по-мордовски говорится сон ломань ‛он человек’, сон сыре ‛он старый’, сон тосо ‛он там’ и т.п.).

Именное словообразование

Первичные отыменные имена (§§ 129-154)

§ 129. Первичные явления образования отыменных имен уходят в глубокое историческое прошлое.

Мы видели, что первичные падежные и числовые формы возникли на исторической основе отыменных имен. очевидно, первичные явления образования отыменных имен – явления гораздо более древние, чем явления изменения по падежам и числам.

Мы видели также, что притяжательные формы возникли на исторической основе наращения личных местоимений на уже суффигированные имена (имеем в виду, например, n-овое оформление имен перед притяжательным суффиксом по линии показа множественности или, первоначально, коллективности). Очевидно, первичные явления образования отыменных имен, по крайней мере в некоторой части, даже более древние, чем явления притяжания. А последние возникли ведь еще тогда, когда не установились основы последовательности «определение – определяемое» (см. § 57).

В далеком историческом прошлом раскрывается состояние, когда еще не было именного словоизменения, но уже было именно словообразование, в частности образование отыменных имен.

§ 130. Вполне естественно, что у нас пока нет возможности подойти к объяснению происхождения явлений образования отыменных имен.

Существует общее положение, что суффиксы, в основной массе случаев, восходят к отдельным словам, утерявшим самостоятельность. Это должно относится и к нашему материалу. Но громадная историческая отдаленность процессов сложения первичной суффиксации мешает нам выяснить слова, которые дали начало тем или иным суффиксам. Затруднения усугубляются тем, что суффиксы имеют чрезвычайно малое фонетическое тело, в котором от прежнего слова остался чаще всего один согласный, а по одному согласному слова не распознать. Иногда кажется, что можно сблизить тот или иной суффикс со словом, начинающимся на соответствующий согласный, но это сближение иногда оказывается исторически совсем неверным.

Сказанное объясняет, почему мы в дальнейшем не будем касаться вопросов происхождения первичного именного словообразования, в частности образования отыменных имен[68].

§ 131. Так как именное словообразование вообще и образование отыменных имен в частности восходит к чрезвычайно древним именам, то понятно наличие многих неясных явлений.

Нередко тот или иной суффикс является, несомненно, сложным по происхождению, но мы не можем определить значение отдельных его компонентов. Для примера можно привести имена на -nko (-nkö) или на -nte(h)e-, обозначающие «обладающее той или иной особенностью место»: alanko или alantee- (номинатив alanne) ‛низменное место’, ylänkö или yläntee- (номинатив ylänne) ‛возвышенное место’. Тут имеется общий n-овый момент оформления, а за ним – различные, но определить значение каждого из них мы не можем.

Нередко тот или иной суффикс представлен в настолько немногочисленных или настолько разнообразных по значению образованиях, что к разъяснению значения этого суффикса подойти не удается.

Добавим, что нередко трудно отделить суффикс от корня. Бывает так, что два слова как будто связаны друг с другом этимологически, и одно из них содержит расширяющий основу суффикс или оба содержат разные расширяющие основу суффиксы, но на поверку оказывается, что эти слова этимологически друг с другом не связаны, и говорить о суффиксах нет оснований. С другой стороны, бывает так, что слово представляется коренным, но на поверку оказывается, что в нем надо выделить суффикс. Бесспорно, случаев, где мы еще не видим суффикса, – великое множество.

Указанное объясняет, почему мы в дальнейшем не будем стремиться ни к равномерности в освещении суффиксов со стороны значения, ни к попытке их перечисления.

§ 132. Особую группу составляют суффиксы, первоначально обозначавшие место или нечто собирательное (ср. Suomi ‛страна и народ’, Русь – страна и народ и т.п.). Этих суффиксов довольно много, но трудно сказать, в чем собственно было когда-то смысловое различие между ними: мы встречаемся с этими суффиксами главным образом в различных ограниченных и различных производных значениях, и в пестроте современной картины первоначальная смысловая специфика каждого из них стерта.

§ 133. Чрезвычайно важным суффиксом данной группы является -n. С ним мы встретились, говоря о происхождении n-ового падежа, древнего локатива и n-ового множественного числа; n-овому падежу он дал начало по линии идеи места, а n-овому множественному числу – по линии идеи собирательного целого.

§ 134. В предшествующем изложении мы уже имели случай говорить о целой гамме значений, которые получил n-овый суффикс, поскольку он сохранился как образующий отыменные имена.

Первоначальное значение («место» или «собирательное целое») сохранилось в случаях вроде финск. pohjoinen ‛север’, т.е. ‛место у дна’; ср. карельское kozlovoin’e ‛население с. Козлова’, и т.п. (см. § 48).

Другие значения сложились в позиции определения. Этих значений два.

1. «Относящийся к такому-то месту (времени), собирательному целому и т.п.», например: kaukainen ‛далекий’ от kauka ‛даль’, tämän päiväinen ‛сегодняшний’ от tämä päivä ‛сей день’, ‛сегодня’, karjalainen ‛карельский’ от Karjala ‛Корела – страна и народ’ (см. § 9). Данное значение («относящийся к такому-то месту, собирательному целому») при основном («такое-то место», «собирательное целое») становится понятно, если учесть случаи вроде olka-luu ‛плечо-кость’, ‛относящаяся к плечу кость’, ‛плечевая кость’ (см. § 49).

Из значения «относящийся к такому-то роду-племени» развилось значение «относящийся к роду-племени такого-то»: Karhunen ‛человек из рода Медведя’, ‛Медвежич’. А отсюда в свою очередь выветвилось уменьшительно-ласкательное значение: karhunen ‛медведик’ и по этому образцу lautanen ‛дощечка’ и т.п. (см. § 9).

Данное значение («обладающий тем-то») разъясняется, как только мы примем в расчет, что на финской почве идея собирательности может переносится с целого на составляющие единицы. В данном случае идея собирательности, отмечаемая n-овым суффиксом, перенесена на обозначение того, с чем что-либо оказывается, чем что-либо обладает. Она отражается в прилагательных, имеющих значение «обладающие тем-то» (см. § 49).

§ 135. Оформление номинатива единственного числа на -inen не первоначальное. -i- появилось под влиянием форм на -ise-, о которых будет сказано в § 136. Удвоенное n появилось в силу связывания двух первоначальных вариантов суффикса -na (-nä) и —n (ср. русский диалектный най-ти-ть и т.п.) с последующим фонетическим переходом a (ä) в e (см. § 9).

§ 136. Загадочным представляется на первый взгляд то обстоятельство, что у имен на —inen во всех формах, где нарастают показатели тех или иных словообразовательных категорий, оказывается не —inen, а —ise— или (в диалектах, в старинном языке в некоторых случаях) —itse-. Обычно полагают, что перед нами просто совсем другой суффикс, восполняющий суффикс -inen (выступающий на супплетивных началах). Это неверно.

Объяснение находится в мордовской речи. Там существуют указательные местоимения: эрзянское s’e ‛тот’ (мн. ч. s’et’n’e, в диалектах n’e), мокш. s’ä ‛тот’ (мн. ч. s’at, в диалектах n’ä), этимологически соответствующие финскому se ‛тот’, мн. ч. ne. Первоначальный его вид c’ä (ср. удвоенное мокш. s’əc’ä, мн. ч. n’ä).

Данное местоимение играет, между прочим, роль субститута опускаемого определяемого. Ср. эрз. alo ‛внизу’, ‛под’ и ‛нижний’ и рядом alc’e ‛нижний-тот’ и т.п.; ver’e ‛наверху’ и ‛верхний’ и рядом ver’ce ‛верхний-тот’ (ало велесь покш, а верцесь вишкине ‛нижнее село-то большое, а верхнее-то маленькое’ и т.п.).

Весьма часто данные явления наблюдаются в том случае, если определение снабжено n-овым суффиксом. Ср. эрз. velen’c’e ‛деревенский-тот’ (-c’e обобщено для обоих чисел, которые достаточно хорошо показываются и обычным способом), мокш. veləd’n’ə ‛деревенский-тот’ (тут -nə- обобщено для обоих чисел).

Финские явления совершенно соответствуют указанным мордовским: -n-c’a- (-n-c’ä), -n-c’e должен был фонетически развиться в финское -isa- (-isä-), -ise- [69].

§ 137. Суффикс —inen (-ise-) выступает не только сам по себе, но и в сращении с некоторыми предшествующими суффиксами. Укажем на важнейшие такие сращения.

1) —hinen (-hise-) обычно, ввиду выпадения h, —inen (-ise-). Этот суффикс отличим от простого суффикса -inen (-ise-) не только путем привлечения диалектных и иноязычных данных, но в части случаев и на основе наблюдения над некоторыми фонетическими моментами. Так, -e-hinen (-e-hise) развивается фонетически в -einen (-eise-), например, eteinen (eteise-) ‛передняя комната’, а e-inen (-e-ise-) без h развивается фонетически в -inen (-ise-) со слоговым i, например, tulinen (tulise-) ‛огненный’ (от tule— ‛огонь’).

По происхождению образования на -hinen (-hise-) находятся в связи с группой внутреннеместных падежей, характеризующихся согласным s в чередовании с h, т.е. с инессивом на -s-na (s-nä), -ssa (-ssä), элативом на -s-ta (-s-tä) и иллативом на -he-h, se-n.

Это объясняет значение образований на -hinen (-hise-): они указывают не просто на место, а место внутри чего-либо. Ср. keske(h)inen ‛серединный’ (keskessä ‛в середине’ и т.д.), ete(h)inen ‛передняя’ (edessä ‛впереди’), maahinen ‛гном’ (maasa ‛в земле’), vetehinen ‛водяной’ (vedessä ‛в воде’) и т.п.

2) -llinen (-llise-). По происхождению образования с этим суффиксом находятся в связи с группой внешнеместных падежей, характеризующихся согласным l, т.е. с адессивом на -l-na (-l-nä) > -lla (-llä), аблативом на -l-ta (-l-tä), аллативом на -le-n (позднее -lle-n с двойным l под влиянием адессива. Двойное l в -llinen (-llise-) появилось вместо одиночного под влиянием того же адессива.

Это объясняет значение образований на -llinen (-llise-): они указывают прежде всего на место не просто у чего-либо, а на чем-либо. Ср. maallinen ‛земной’ (maalla ‛на земле’), taivaallinen ‛небесный’ (taivaalla ‛на небе’) и т.п. По связи обозначения времени с обозначением места дело может касаться и времени. Ср. edellinen ‛предшествующий’, ‛предыдущий’ [edellä ‛перед (о времени)’], aamullinen ‛утренний’ (aamulla ‛утром’) и т.п.

В порядке расширения значения имена на -llinen (-llise-) широко распространились за счет имен на простое -inen (-ise-).

По линии первого из производных значений, расширенного до значения «относящийся к чему-либо», мы находим ammatillinen ‛профессиональный’ от ammatti ‛профессия’, juhlallinen ‛праздничный’ от juhla ‛праздник’, и т.п. По линии значения «обладающий чем-либо» мы находим rauhallinen ‛мирный’ от rauha ‛мир’, hedelmällinen ‛плодородный’ от hedelmä ‛плод’, и т.п.

Своеобразное значение имена на имеют в случаях, когда по тому или иному предмету обозначают меру; например: kourallinen ‛горсть (как место)’ от koura ‛горсть’, reellinen ‛сани (как мера)’ от reki / reke— ‛сани’. Это результат субстантивации прилагательных на —llinen (-llise-).

3) —nainen (-näinen). По происхождению образования с этим суффиксом находятся в связи с эссивом на —na (-nä).

Это объясняет значение данных образований. Ср. ulkonainen или ulkoinen ‛внешний’ (ulkona ‛вовне’), keskenäinen или keskinäinen ‛взаимный’ (keskenään ‛между собой’) и т.п.

4) —lainen (-läinen). Образования с этим суффиксом первоначально производились от имен на -la (-lä), обозначающих место или собирательное целое, вроде karjalainen ‛карельский’ (от Karjala ‛Корела’). Но затем употребление этого суффикса распространилось на все случаи, когда прилагательное обозначает отношение в какой-либо местности или народности; например: leningradilainen ‛ленинградский’, ranskalainen ‛французский’ (от Ranska ‛Франция’).

Образования с данным суффиксом легко субстантивизируются: karjalainen ‛карел’, leningradilainen ‛ленинградец’, ranskalainen ‛француз’, и т.п.

Менее важные осложнения суффикса —inen (-ise-) опускаем.

§ 138. С именами на —inen (-ise-) исторически связаны имена на —isa (-isä). Последние представляют собой по существу фонетический вариант имен на —inen (-ise-) с распространением одной и той же основы на все формы[70].

Имена на —isa (-isä) имеют значение «обладающий чем-либо»; например: kalaisa—kalainen (kalaise-) ‛богатый рыбой’, ‛рыбный (о реке, об озере)’, eloisa ‛полный жизни’, ‛живой’.

Когда-то эти имена употреблялись шире, как об этом говорят наречные образования типа kotosalla ‛в домашней обстановке’, ‛дома’; toisaalla ‛в другом месте’.

§ 139. Особый случай, где, по-видимому, продолжается тот же n-овый суффикс, что во всех рассмотренных случаях, – порядковые счетные имена вроде kolmas (kolmante) ‛третий’, neljäs (neljänte-) ‛четвертый’.

Для объяснения этих имен важны показания мордовской речи. Порядковые счетные имена так характеризуются суффиксами -n’, -n’c’e, -c’e или -t’ks; например: vas’en’или vas’en’c’e ‛первый’, kolmoc’e или kolmot’ks ‛третий’, n’il’ec’e или n’ilet’ks ‛четвертый’. Суффикс -c’e восходит к -n’c’e: -n’ перед c’ фонетически выпадает, а если сохраняется, то под воздействием параллельных образований на -n’. Суффикс -t’ks является осложнение суффикса -ti’, который восходит к -h’t’: n’ перед t’ фонетически выпадает. Былое -n’t’ является соответствием финскому -nte-.

Происхождение мордовского -n’c’e > -c’e ясно. Когда-то говорилось, например, kolmon′ve ‛третья ночь’. В случае ощущения определяемого, согласно с порядком, указанным в § 136, в роли субститута этого определяемого выступало указательное местоимение -c’e- > -s’e-, и оказывалось kolmon’c’e. В дальнейшем это kolmon’c’e- вытеснило kolmon’; поскольку последнее исчезло, kolmon’c’e беспрепятственно перешло в kolmoc’e.

Происхождение мордовского -n’t’ > -t’ можно объяснить на тех же началах, что происхождение мордовского -n’ce > -c’e, но нужно иметь в виду не местоимение -c’e- > -s’e- ‛тот’, а местоимение t’e ‛этот’. Указанные два местоимения в морфологии вообще нередко выступают в одинаковой роло. Ср. в мордовском указательном склонении в ном. ед. ч. -s’ (из -c’), но в ген. ед. ч. -n’t’ (с удержанием n’под влиянием генитива на -n’ в основном склонении).

О финском —nte— можно судить по связи с мордовским -nt’ (-t’) [71].

§ 140. К n-овому суффиксу по основному значению близок t-овый, о котором упоминается в связи с происхождением t-ового множественного числа, возникшего по линии идеи собирательного целого. Не исключается, что это же t-овый суффикс, если обозначал не только нечто собирательное, но и место, объясняет происхождение t-ового делатива (§ 56).

T-овый суффикс как обозначающий нечто собирательное встречается в образованиях типа alus—ta ‛то, что внизу (в совпокупности)’ от alus ‛то, что внизу (хотя бы отдельный предмет)’ и, с некоторым осложнением, в образованиях типа veljes-tö ‛братство’ от veljekse— ‛брат в его отношениях к другим братьям’ (veljekse-t ‛братья между собой’). (См. § 38).

§ 141. Сложный по происхождению суффикс -sto (-stö), как в veljestö ‛братство’, – суффикс, широко используемый при образовании новых слов: kirjasto ‛библиотека’ (от kirja ‛книга’), laivasto ‛флот’ (от laiva ‛судно’) и т.п.

Не исключается, что несколько иного происхождения сложный же суффикс -isto (-istö) в случаях вроде lepistö ‛ольховник’ (при leppä ‛ольха’), koivisto ‛березняк’ (при koivu ‛береза’), katajistö ‛можжевельная поросль’ (при kataja ‛можжевельник’), kivistö ‛каменистое место’ [при kivi- (kive-) ‛камень’]. Слоговое i, закономерное в случаях типа kivistö, в таких словах обобщено за счет дифтонгов. Интересно, что в подобных словах идея собирательности соприкасается с идеей места. Очень возможно, что -isto (-istö) в таких словах составились из суффиксом -is(e) и -to (-tö): от kivi (kive-) произведено kivise- ‛каменистый’, а уже отсюда kivis-tö ‛каменистое место’.

Как бы то ни было, но с некоторых пор суффиксы -sto (-stö) и -isto (-istö) функционируют как варианты одного и того же суффикса. Отсюда образования вроде meihistö ‛гарнизон’, ‛экипаж’ [при mies (miehe-) ‛муж’, ‛мужчина’]; enemmistö ‛большинство’ (при enempi ‛больший по количеству’) и т.п.; значение здесь идет по той же линии, что в veljestö и т.п., но оформлено по той же линии, что kivistö и т.п.

T-овый суффикс как обозначающий нечто собирательное выступает еще в составе образований типа poikue (poikuee-) из более ранних образований типа poikut+eh или poiko(i)t+eh (poikut+ehe или poikoit+ehe) ‛выводок детенышей’ (от poika ‛детеныш’, а также ‛мальчик’ и ‛сын’). В этих образованиях смысл определяется именно t-овым суффиксом: e(h) – это очень обычный, утративший самостоятельное значение распространитель основы; ср. taival и taipale(h) ‛волок’, pisara и pisare(h) ‛капля’, и т.п.; u (-y) – это обычный, утративший самостоятельное значение предваритель многих суффиксов (ср. sisarekse-t и sisarukse-t ‛сестры между собой’, и т.п.); неслоговое -i- в -o(i)-, если дело в нем, может рассматриваться вместе с t-овым суффиксом (см. ниже) как его подкрепление.

Образования типа poikue испытали громадное воздействие со стороны собственно-карельских образований типа poiguveh или poigoveh (также tresnuveh или tresnoveh ‛неселение с. Тресна’, и т.п.); возможно, что собственно-карельское наречие было вообще источником этого рода образований у различных соседей. Двоякое оформление подобных образований в собственно-карельских диалектах – -uveh или -oveh, собственно говоря, и создает трудности в объяснении звуковой истории этого оформления – из ut+eh или из oit+eh.

С фонетической стороны то и другое одинаково допустимо: -oit+eh > -oveh. Ср. диал. satoit+a > šadova ‛сотен’ (партитив множественного числа) и т.п. В пользу ut+eh говорит как будто то, что, как мы увидим в следующем параграфе, широко известны образования на -ut (-yt), связываемые с рассматриваемыми образованиями. С другой стороны, в пользу oit+eh говорит как будто то, что на мордовской почве есть образования с собирательным значением типа avaid’i > avid’e ‛мать вместе с другими женщинами’ (всегда с притяжательными суффиксами, например, avid’e-n ‛моя мать вместе с другими женщинами’).

§ 143. Есть t-овый суффикс, используемый в роли уменьшительно-ласкательного; например: metyt ‛моречко’, lyhyt ‛короткий’ (первонач. ‛коротенький’), -u (-y) – это обычный, утративший самостоятельное значение предваритель многих суффиксов (ср. § 141).

Уменьшительно-ласкательное значение является значением, которое может возникать на основе собирательного значения (см. §§ 9 и 134). Поэтому возможно, что t-овый суффикс связан с рассматриваемыми в §§ 141 и 142.

Трудно сказать, в каком отношении к t-овому суффиксу находится -ut (-yt), вошедшее в состав суффикса причастий -nut (-nyt). (См. § 118).

§ 144. Теперь обратимся к l-овому суффиксу, по основному значению близкому к n-овому и t-овому суффиксам. Это – суффикс, обозначающий место или собирательное целое, например Kalevala ‛страна Калевы’ или ‛род Калевы’. В настоящее время рассматриваемый суффикс обозначает преимущественно место. Так, setälä значит только ‛дом дяди’, но не ‛род дяди’. Как суффикс, обозначающий место, данный суффикс широко используется в новообразованиях вроде ravintola ‛ресторан’ (‛место питания’, от ravinto ‛питание’) или ruokala ‛столовая’ (‛место еды’, от ruoka ‛еда’). Что когда-то данный суффикс широко использовался и для обозначения чего-либо собирательного, особенно доказывает то обстоятельств, что в части диалектов (как и в большинстве диалектов карельского языка) данный суффикс, в комбинации с i-овым, которая дает -loi (-löi), получил использование в роли показателя множественности (kivilöillä ‛камнями’, и т.п.).

§ 145. L-овая суффиксация встречается и во многих других случаях, кроме указанного в предшествующем параграфе. Чаще всего значение его в этих случаях совершенно исчезло. Но нередко отчетливо выступает уменьшительно-ласкательное значение. Примеры: pyörylä ‛колечко’, ‛крендель’ (от pyörä ‛круг’, ‛колесо’), pitelä ‛продолговатый’ (piteliimpi ‛подлинее’ при pitkä ‛длинный’); kotelo ‛коробочка’, ‛футляр’ (при koti ‛дом’). интересно, в своеобразном развитии, значение «обладающий чем-либо» в vetelä ‛водянистый’, ‛жидкий’, ‛топкий’ от vesi (vete-) ‛вода’.

Уменьшительно-ласкательное значение, как и значение «обладающий чем-либо», могло возникнуть на основе собирательного значения. Поэтому возможно, что указанные случаи связаны с рассмотренными в § 144[72].

§ 146. В местоименной сфере, как и в близкой к ней счетной, встречается суффикс -ja (-jä), по основному значению близкий к рассмотренным. Сюда относятся диалектные (в том числе западнофинляндские) случаи вроде meijä ‛наша община’, ‛наша местность’, teijä ‛ваша община’, ‛ваша местность’, heijä ‛их община’, ‛их местность’, вместо mejä и т.п. под влиянием косвеннопадежных форм с mei и т.д. На основе подобных образований построены многие пространственные наречия; например: kaikki(j)alla ‛повсюду’ [от kaikki (kaikke-) ‛весь’, ‛все’], kahti(j)a(k)‛надвое’, ‛на две части’ [от kaksi (kahte-) ‛два’], kolmi(j)a(k) ‛на три части’ (от kolme- ‛три’). В названиях селений суффикс -ja (-jä) может выходить из обычных узких рамок употребления.

§ 147. От суффикса -ja (-jä) трудно отделить i-овый суффикс. С формальной стороны это тот же суффикс с отпадением или выпадением a (ä). Со смысловой стороны он обнаруживает развитие, которое нам уже известно. Значений i-ового суффикса в ясных случаях два.

1. «Относящийся, принадлежащий к чему-либо». В этом значении слова стали использоваться в роли первого компонента сложный слов. При этом -ai перерабатывается в -o(i) или —i; -äi в —i, —ei в —i. Примеры: kauko(i)-mieli собственное имя (букв. ‛Дале-мысль’; от kauka ‛даль’), aito(i)-vieri ‛полоса земли у забора’ (букв. ‛заборо-край’; от aita ‛забор’), siko(i)-läävä ‛свинарник’ (букв. ‛свино-хлев’; от sika ‛свинья’), soti-sopa ‛военная одежда’ (букв. ‛войно-одежда’; от sota ‛война’), huhti-kuu ‛апрель’ (букв. ‛пожого-месяц’; от huhta ‛пожога’), seini-vieri ‛место у стены’ (букв. ‛стено-край’; от seinä ‛стена’), silmi-vesi ‛глазная вода (для промывания)’, (букв. ‛глазо-вода’; от silmä ‛глаз’). Случаи вроде vesi-kauha ‛ковш для воды’ [букв. ‛водо-ковш’; от vesi (vete-) ‛вода’), могут объясняться и без привлечения i-ового суффикса.

2. Уменьшительно-ласкательное значение. Первоначально наличествовала фонетическая переработка -ai в -o(i) или -i; -äi в -i, -ei в -i. Однако с течением времени -o(i), с одной стороны, и слоговое i, с другой, стали выступать как разные, хотя и сходные по значению суффиксы, каждый распространившись за свои первоначальные рамки. С одной стороны, оказались образования вроде kirjo(i) кличка коровы [букв. ‛Пестринка’; от kirja ‛узор’, ‛пестрина’ (или ‛книга’)], emo(i), emo(i)nen ‛матушка’ [от emä ‛мать’ (ныне ‛самка’)], veto(i)nen ‛водичка’ [от vesi (vete-) ‛вода’], а с другой стороны, – образования вроде Puni кличка лошади (букв. ‛Краснинка’; от puna ‛красный цвет’). В некоторых случаях оказались два образования рядом, например: neito(i) и neiti ‛девушка’, kukko(i) и диал. kukki ‛петух’ (собств. ‛петушок’). Под влиянием образований на -oi в свое время появились образования на -ii (с неслоговым вторым i), которое перешло, как всегда в -ei/e(i). В старом языке таких образований было много. Ныне в литературной практике сохранилось немного таких образований: nukke (nukke-) ‛кукла’, kaase (kaase-) ‛женщина, наряжающая невесту’, некоторые собственные имена вроде Kalle (Kalle-) ‛Карл’, в литературный язык имеют также доступ клички коров вроде Tähdike-Tähdikki ‛Звездочка (кличка коровы)’[73].

Очень часто -oi или -i, потускневшие в своем значении (неизвестно, с каким собственно былым значением), выступает как предваритель или распространитель других суффиксов. Так, при суффиксе -kka есть и суффикс -ikka, равно как суффиксы -kko(i) и -ikko(i), -kki и -ikki (см. ниже).

I-овый суффикс не ограничен местоимениями или какими-либо иными рамками, что его исторической связи с суффиксом -ja (-jä) отнюдь не исключает[74].

§ 148. В том же употреблении, что суффикс -ja (-jä) выступает суффикс -ka (-kä). Он употребляется в местоименной сфере. Сюда относятся случаи вроде meikä— ‛наша община’, ‛наша местность’ в meikä-läinen ‛нашинский’, teikä- ‛ваша община’, ‛ваша местность’ в teikä-läinen ‛вашинский’, heikä- ‛их община’, ‛их местность’ в heikä-läinen ‛ихнинский’, вместо mekä-, tekä-, hekä- под влиянием косвеннопадежных форм с mei-, tei-, hei-, täkä- в täkä-läinen ‛здешний’ и täällä (с фонетическим нулем вместо k) ‛здесь’, sikä- в sikä-läinen ‛тамошний’ и siellä (с фонетическим нулем вместо k) ‛там’, и т.п.

Встречается —ka (-kä) или, с фонетическим нулем, -j и -v вместо k и в различных именных образованиях, вроде pihlaa, pihlaja, pihlava (литер. pihlaja) ‛рябина’ при морд. пизёл без всякого отражения k-ового суффикса, но таких именных образованиях функция данного суффикса совершенно затемнилась[75].

§ 149. От k-ового суффикса следует отличать kk-овый. Основная форма данного суффикса —kka (-kkä). Комбинация с i-овым суффиксом (см. § 147) создает, с одной стороны, —ikka (-ikkä), а с другой – —ko (-kö) с отпавшим i и —kki (-kkee-), которая может иметь двоякое происхождение: оно может объясняться из —keh (-kkehe-), но может и продолжать —ke(i), возникшее вместо —ikki, согласно § 147. Комбинация с u(y)-овым суффиксом (см. § 151) создает —ukka (-ykkä).

Данный суффикс употребляется весьма часто. Он имеет почти все те значения, какие имеет n-овый суффикс (см. § 134).

Обращают на себя внимание случаи, где обозначается нечто собирательное или место, вроде lepikkö ‛ольховник’ (от leppä ‛ольха’), koivikko ‛березняк’ (от koivu ‛береза’), katajikko ‛можжевельная поросль’ (от kataja ‛можжевельник’). Ср. случаи вроде lepistö, koivisto, katajisto в § 141.

Другие значения весьма разнообразны и часто трудно поддаются характеристике. Есть случаи, где значение близко к значению «относящийся, принадлежащий к чему-либо», например, venakko ‛русская женщина’ (‛относящийся, принадлежащий к русскому народу’), или к значению «обладающий чем-либо», «отличающийся чем-либо», например, nimikko ‛именной’. Но эти значения ни в коме случае не выступают как сколько-нибудь отработанные. Скорее всего можно сказать, что в соответствующих случаях предмет обозначается вообще по той или иной связи с другим предметом или по какой-либо своей особенности. Еще примеры: kesakko ‛ягненок летнего приплода’ и ‛веснушка’ (от kesä ‛лето’), ristikko ‛решетка’ (от risti ‛крест’), pyhäkkö ‛святыня’, ‛святилище’ (от pyhä ‛святой’), silmikkö ‛почка’, ‛бутон’ и ‛забрало’ (от silmä ‛глаз’), raudikko ‛гнедая лошадь’ (от rauta ‛железо’, имеется в виду ржавый цвет), kymmenikkö ‛десятка’ (от kymmenen ‛десять’), yksikkö ‛единственное число’ (от yksi ‛один’), nelikkö ‛четверть бочки’ (от neljä ‛четыре’).

Особо выделяются слова с уменьшительно-ласкательным значением вроде penikka ‛щенок’ (от былого peni ‛собака’; ср. эст. peni), vasikka ‛теленок’ (от vasa; ср. кар. vaza, važa), sopukka ‛уголок’ (от soppi ‛угол’), tupykkä ‛кончик’ (от typpy ‛конец’, ‛остаток’, ‛обрубок’), lammikko ‛прудик’, ‛лужа’ (от lampi ‛пруд’), ryhmikkö ‛небольшая, тесно связанная группа’ (от ryhmä ‛группа’), Lumikki-Lumike ‛Снежинка (кличка коровы)’ (от lumi ‛снег’), Tähdikki-Tähdike ‛Звездочка (кличка коровы)’ (от tähti ‛звезда’), lahdeke ‛бухточка’ (от lahti ‛бухта’), saareke ‛островок’ (от saari ‛остров’), pesäke ‛гнездышко’ (от pesä ‛гнездо’), silmäke ‛зародыш’, ‛почка’ (букв. ‛глазок’; от silmä ‛глаз’), haarukka ‛развилина’, ‛вилка’ (от haara ‛разветвление’), lapsukainen ‛дитятко’ (от lapsi ‛дитя’), nuorukainen ‛молоденький’ (от nuori ‛молодой’)[76].

§ 150. Рассмотренный kk-овый суффикс часто встречается в комбинации —kas (-kkaa из —kkaha). В этих случаях выступает значение «обладающий (в изобилии) чем-либо», например: voimakas ‛сильный’ (от voima ‛сила’), parrakas ‛бородатый’ (от parta ‛борода’).

S-овый (h-овый) суффикс в этой комбинации, как и во всех других случаях, неясен. Значение «обладающий чем-либо» можно связывать основном с kk-овым суффикс. Это значение вполне входит в круг значений, обнаруживаемых суффиксами до сих пор рассматриваемой группы.

§ 151. С суффиксами описываемой группы соприкасаются в тех или иных значениях еще некоторые другие суффиксы.

1. Суффикс —hka (-hkä) или —hko (-hkö), может быть, сложный по происхождению, создает прилагательные, обозначающие полное качество, вроде punahko ‛красноватый’ (от puna ‛красный цвет’), hapahko ‛кисловатый’ (при hapan, основа happame— ‛кислый’), harvahko ‛реденький’ (от harva ‛редкий’). Значение таких прилагательных близко к уменьшительному.

2. Суффикс —va (-vä) выступает в словах со значением «обладающий чем-либо», вроде kirjava первонач. ‛узористый’ ныне ‛пестрый’ (от kirja— первонач. ‛узор’, ныне ‛книга’), lihava первонач. ‛мясистый’, ныне ‛жирный’ (от liha ‛мясо’), väkevä ‛сильный’ (от väki, основа väke— ‛сила’). Иногда слова с данным суффиксом имеют значение «находящийся где-либо», вроде alava ‛находящийся внизу’, ‛низменный’ (от ala ‛низ’) ylävä ‛находящийся вверху’, ‛возвышенный’ (от ylä ‛высь’), etevä ‛находящийся впереди’, ‛выдающийся’ (от ete ‛перед’). Связь обоих значений приведенных слов соответствует гамме значений слов до сих пор рассматриваемых образований.

-va (-vä) в основном должны пониматься как слабоступенное развитие -pa (-pä). Однако нельзя не учитывать, что финское v может восходить к заднеязычному носовому согласному. Не исключается, что в -va (-vä) слились два первоначально различных суффикса.

3. Суффикс -u (-y) выступает в отдельности редко, в образованиях, где значение его весьма неясно, однако, не выходит из рамок значений до сих пор рассматривавшихся образований. примерами могут служить etu ‛преимущество’, ‛выгода’, первонач. ‛то, что впереди’, а в роли первого компонента смежных слов вроде etu/jalka ‛передняя нога’ и значении ‛передний’ (от ete— ‛перед’), или sisu ‛то, что внутри’, также ‛нрав’, ‛упорство’, ‛смелость’, ‛злость’ (от sisä ‛нутро’). Нечто вроде уменьшительного значения обнаруживается в случаях вроде silmu ‛петля’, ‛ушко’ (букв. ‛глазок’; от silmä ‛глаз’), haaru ‛развилина’ (от haara ‛разветвление’).

Чаще суффикс -u (-y) выступает в комбинации с другими суффиксами. Выделяются комбинация -ukse- (-ykse-) в случаях вроде edus (edukse-) ‛то, что впереди’ или sisus (sisukse-) ‛то, что внутри’ (см. § 152), комбинация -ukka (-ykkä) в случаях вроде silmukka ‛петля’, ‛ушко’, haarukka ‛развилина’ и ‛вилка’ (см. § 149), и комбинация -ut- (-yt); см. § 143.

-u (-y) может рассматриваться как эквивалент суффикса -va (-vä)[77].

§ 152. Отдельно от до сих пор рассматриваемых суффиксов следует рассматривать суффикс -kse (в ном. ед. ч. -s). С этим суффиксом мы уже познакомились в § 20. Напомним его основные значения.

Во-первых, имена на -kse обозначают предмет, который служит для чего-либо, например aidakse-t ‛жерди для забора’ (ед. ч. aidas). Иногда значение «предмет, который служит для чего-либо» неотграничимо от значения «предмет, который находится где либо», например, sormus ‛кольцо’ (от sormi ‛палец’). На этой почве возникает и значение «предмет, который находится где-либо», например, keskus ‛то, что в середине’ (от keski ‛середина’). Иногда значение «предмет, который служит для чего-либо» неотграничимо от значения «предмет, который содержит что-либо», например, tervas ‛смоляк’ (от terva ‛смола’). На этой почве возникает значение «предмет, который содержит что-либо», например, lehdes ‛ветвь, покрытая листьями’ (от lehti ‛лист’); ср. veres ‛свежий’, первонач. ‛содержащий кровь’ (от veri ‛кровь’).

Несколько своеобразнее дело обстоит в случаях, когда имена на -kse производятся от имен действия. В этих случаях имена на -kse значат прежде всего «предмет, который служит для чего-либо», например, keitokse-t прежде всего (как в карельском языке) ‛припас для варки’ (от keitto ‛варка’). Но значение «предмет, который служит для какого-либо действия» иногда неотграничимо от значения «нечто, составляющее эффект действия», например, annos ‛то, что предназначено для выдачи’, ‛то, что составляет эффект выдачи’, ‛порция’ (от anto ‛дача’, ‛выдача’). На этой почве устанавливается значение «нечто, что составляет эффект действия», например, kylvös ‛посев’ (от kylvö ‛сев’). В обстановке колебаний значение суффикса -kse- у имен, образованны от имен действия, часто затемняется, например, ompelus (основа ompelu) ‛вынашивание’.

Во-вторых, имена на -kse- обозначают предмет, который входит в состав пары или группы предметов. Прежде всего сюда относятся такие имена, как veljekse-t ‛братья между собой’ (от velje-t ‛братья’), sisarukse-t ‛сестры между собой’ (от sisare-t ‛сестры’). Кроме того, сюда принадлежат имена типа ohjakse-t ‛вожжи в паре’, ед. ч. ohjas (от ohja ‛вожжа’); из имен на -kse- рассматриваемой группы вышли такие имена, как neuvos ‛советник (один из членов совета)’ (от neuvo ‛совет’). В таким именах значение суффикс -kse- бледнеет. Оно совсем в сущности сошло со сцены в таких названиях представителей того или иного разряда людей, как vanhus ‛старик’ (vanha ‛старый’), ylimys ‛аристократ’ (от ylimpä-, раньше ylimä- ‛высший’)[78].

§ 153. Особую роль играет суффикс -ma (-mä), сохраняющийся пережиточно. Он играет роль выделительного суффикса, показывает, что нечто выделяется из среды или числа подобных вещей.

Ярче всего данный суффикс представлен в образованиях превосходной степени (см. § 64). Суффикс превосходной степени был первоначально -ma (-mä), в ном. ед. ч. -in, где i появилось фонетически перед m (> n), за которым отпал гласный[79]. Образования превосходной степени первоначально значили, например, не «самый старый», а «старый среди других».

С образованиями превосходной степени по происхождению связаны прилагательные на -imainen (-imäinen) или, чаще, -immainen (-immäinen); например, ensimmäinen ‛первый’, jälkimmäinen ‛последний’, takimmainen ‛задний’. Здесь рассматриваемый суффикс получил распространение в виде -inen.

Достаточно ярко суффикс -ma (-mä) представлен также в местоименных образованиях вроде kutama, kudain (kutama-) ‛который (среди других)’, muutama, muudain (muutama-) ‛некто’, ‛некоторый (среди других)’. По-видимому, сюда же относится и tämä ‛этот (среди других)’.

Несколько затемнено значение данного суффикса в абессивных образованиях на -to(i)n (-tö(i)n) при основе на -ttoma- (-ttömä-), например, kädetön (kädettömä-) ‛безрукий’ (см. § 33). Здесь отрицательный момент связан с -tta- (-ttä-), которое перед -i- приобрело вид -tto- (-ttö-); ср. -tta- (-ttä-) в показателе абессива. Что касается -tto- (-ttö-), то оно сохраняет выделенную функцию с некоторым сдвигом: kädetön (kädettömä-) может пониматься как ‛безрукий (среди других, в противоположность другим)’.

Своеобразное значение имеет -ma (-mä) в случаях вроде reunama ‛краевая линия’ (от reuna ‛край’), rantama ‛береговая линия’ (от ranta ‛берег’), rintama ‛фронт’ (букв. ‛грудная линия’; от rinta ‛грудь’), otsama ‛фронт’ (букв. ‛лобная линия’; от otsa ‛лоб’). Здесь сказывается идея уточнения, родственная идее выделения.

Своеобразно поставлены также случаи вроде seinämä ‛стенка’, ‛перегородка’ (от seinä ‛стенка’), selkämä ‛продолговатое возвышение’ (от selkä ‛спина’), saarema ‛полуостров’ (от saari ‛остров’). Здесь упор на подобие, с оттенком уменьшительности. Идея сравнения, вкладываемая в такие слова, может быть связана с идеей сравнения, вкладываемой в образование превосходной степени, а там эта идея отражает идею выделения.

Иногда функция -ma (-mä) совершенно затемнена. Так дело обстоит, например, в iltama ‛вечеринка’ (от ilta ‛вечер’).

Не совсем ясна функция -ma (-mä) и в словах типа maisema ‛пейзаж’, ‛ландшафт’ (от maise- ‛земной’, ‛сельский’). Подобные образования получили широкое распространение в южно-карельских диалектах и в вепсском языке, причем там в них оказалось и собирательное значение; интересно, что -žema, -žoma (из -isema) там вступили на путь осмысления в роли второго компонента сложных слов, обозначающих место, где много чего-либо; в вепсском языке žom (žoma-) может даже выступать как отдельное слово.

Иногда -ma (-mä) выступает в роли простого распространителя основы. Пример: pisama (основа pisa) ‛веснушка’.

Не исключается, что в некоторых случаях -ma (-mä) использовано просто по ассоциации с другими словами. С приведенным pisama (основа pisa) ‛веснушка’; ср. kesämä ‛веснушка’ (от kesä ‛лето’).

С суффиксом -ma (-mä) связан суффикс -mo (-mö) в случаях вроде ohimo ‛висок’ (от ohi ‛сторона’) или suurimo-t ‛крупа’ (от suuri ‛крупный’, ‛большой’). Это (судя по i) – производные от имен на -ma (-mä) при -in в ном. ед. ч. В них смутно различается идея выделения. Относительно suurimo-t ‛крупа’ это требует пояснения: крупа это наиболее крупные части зерна, остающиеся при просеивании (не только целое зерно).

§ 154. Отдельно приходится рассмотреть один суффикс весьма позднего происхождения, включившийся по своим особенностям в среду суффиксов первичных отыменных имен.

До прибалтийско-финской речи через древнегерманское посредство дошел латинский суффикс -arius, который вообще широко распространился повсюду, куда прямо и опосредованным образом простиралось римское влияние. Он оказался в таких иноязычного происхождения словах, как tuomari ‛судья’. По этому образцу были созданы и свои слова вроде syömäri ‛едун’, ‛обжора’, juomari ‛питух’, ‛пьяница’. Эти слова трактовали так: syömä-ri (от syömä ‛еда’), juoma-ri (от juoma ‛питье’), т.е. как производимые с помощью суффикса -ri от имен действия на -ma (-mä).

В параллель к таким словам появились и слова вроде potku-ri ‛лягун’, ‛лягливая лошадь’ (от potku ‛удар копытом’), pusku-ri ‛бодун’, ‛бодливая корова’ (от pusku ‛удар рогами’), которые трактовались как производимые с помощью суффикса -ri от имен действия на -u (-y). Создававшееся таким образом -u-ri было понято как целостный суффикс, образующий имена прямо от глаголов, и появились случаи вроде ajuri ‛возница’ (хотя рядом не aju, а ajo ‛езда’, ‛извоз’), petturi ‛обманщик’ (хотя рядом не pettu, а petto ‛обман’).

Суффикс -uri (-yri) весьма широко используется. Он оказался и в случаях, где глагол совершенно не при чем, – в случаях, где глагол совершенно не при чем, – в случаях вроде apuri ‛помощник’ (от apu ‛помощь’), paturi ‛горшечник’ (от pata ‛горшок’), niskuri ‛упрямец’ (от niska ‛затылок’), laiskuri ‛лентяй’ (от laiska ‛ленивый’).

Вторичные отыменные имена (§§ 155-163)

§ 155. Часть вторичных отыменных имен мы уже рассмотрели. Это те отыменные имена, где суффикс оказался составным по происхождению. Осталось рассмотреть те вторичные отыменные имена, где суффиксы в относительно поздние времена образовались из отдельных слов, равно как суффиксы, которые оказались поставлены так, как если бы образовались из отдельных слов.

§ 156. Суффикс -ttare- (-ttäre-), в ном. ед. ч. -tar (-tär), служащий для образования названий женщин по названиям мужчин, иногда в соответствии с русским суффиксом -овна, -евна, восходит к слову tyttäre- (ном. ед. ч. tytär) ‛дочь’. Примеры: karhutar ‛женщина из рода Медведя’ (ср. karhunen ‛мужчина из рода Медведя’), ruhtinatar ‛княжна’, ‛княгиня’ (от ruhtinas ‛князь’). Изредка данный суффикс служит для образования названий женщин по названиям предметов, к которым они имеют близкое отношение. Пример: runotar ‛поэтесса’ (от runo ‛руна’, ‛стихотворение’, ‛песнь’). Данный суффикс, весьма распространившийся в прошлом столетии, ныне культивируется несравненно меньше; в фамилиях, когда дело касается женщин, он не употребляется (так, Karhunen относится одинаково и к мужчине и к женщине).

§ 157. Суффикс -uute и (-yyte), в ном. ед. ч. -uus (-yys), или -ute (-yte), в ном. ед. ч. -us (-ys), служащий для образования существительных – абстрактных названий особенностей (качества и т.п.), восходит к слову vuote- (в ном. ед. ч. vuosi) ‛год’ первонач. voote (в ном. ед. ч. voosi) ‛отрезок времени’, ‛година’. Слов nuoruute- (в ном. ед. ч. nuoruus) ‛юность’ когда-то значило собственно ‛молодая пора’, vanhuute- (в ном. ед. ч. vanhuus) ‛старость’ когда-то значило ‛старая пора’, и т.п. Такие образования с некоторых пор стали пониматься как существительные – абстрактные названия особенности, а это дало толчок к распространению рассматриваемого суффикса за пределы обозначенных отрезков времени. Стали говорить также kovuus ‛твердость’, köyhyys ‛бедность’, и т.п. Сходный путь образования существительных – абстрактных названий использован и в других финноугорских языках [80].

Наряду с разновидностью рассматриваемого суффикса, включающего долгое -uu (-yy), есть разновидности, включающие краткое -u (-y). Ныне вторая из этих разновидностей употребляется после гласного, например: oikeus ‛прямота’, ‛справедливость’ и ‛право’, ‛суд’ (от oikea ‛прямой’ и т.д.), vapaus ‛свобода’ (от vapaa ‛свободный’). Есть, однако, следы того, что когда-то разновидность с кратким u (y) употреблялась и вне указанного условия [81].

§ 158. Суффикс -lainen с предшествующим n или по ассимиляции с l же, употребляющийся для образования прилагательных со значением «такого-то сорта, вида, рода», «родной», восходит к отдельному прилагательному lajinen ‛родной’ (от laji ‛сорт’, ‛вид’, ‛род’). Это объясняет, почему рассматриваемый суффикс уклоняется от гармонии гласных. Примеры: kaikenlainen ‛всякого рода’ (букв. ‛всякородный’), samanlainen ‛того же рода’, millainen ‛какого рода’, ‛какой’, sellainen ‛того рода’, ‛такой’, tämänläinen или tälläinen ‛этого рода’, ‛этакий’, также suurenlainen ‛из рода больших’, ‛довольно большой’, pitkänlainen ‛из рода длинных’, ‛довольно длинный’.

§ 159. Суффикс -loinen с предшествующим l из n, употребляющийся в немногочисленных случаях вроде kivulloinen ‛болезненный’, ‛хворый’ (от kipu ‛боль’, ‛хвора’), vaivalloinen ‛тягостный’, ‛мучительный’ (от vaiva ‛тягота’, ‛мука), восходит к отдельному прилагательному loinen ‛находящийся при ком-либо’, ‛не имеющий своего дома’, ‛бездомный’, ‛бобыль’, ‛паразит’; luona ‛у’, luo-ta ‛от’, и т.п.). Очевидно, когда-то kivulloinen значило приблизительно ‛находящийся при боли, хвори’ и т.п., однако позднее такого рода значение сошло на нет.

§ 160. Суффикс -mainen (-mäinen), употребляющийся для образования прилагательных со значением «подобный кому-либо, чему-либо», восходит к отдельному прилагательному mainen, производному от maa, которое, кроме значения «земля», имеет и иные значения, в частности значение, представленное в выражениях вроде niissä maissa ‛в тех пределах’, ‛вроде того’, ‛подобно тому’. Примеры: poikamainen ‛подобный мальчику’, ‛мальчикоподобный’, höyrymäinen ‛подобный пару’, ‛парообразный’, также huonomainen ‛дурноватый’ (букв. ‛вроде дурного’), hyvämäinen ‛довольно хороший’ (букв. ‛вроде хорошего’).

§ 161. Суффикс -moinen (-möinen) с предшествующим n или m из n, употребляющийся для образования прилагательных вроде semmoinen ‛такой’ (от se ‛тот’), tämmöinen ‛этакий’ (от tä ‛этот’), suurenmoinen ‛грандиозный’ (от suuri ‛большой’), восходит к отдельному прилагательному moinen; ср. случай вроде en ole moista ennen kuullut ‛я раньше не слыхал ничего подобного’. Соответственно semmoinen когда-то должно было значить приблизительно ‛подобный тому’ (букв. ‛тогоподобный’) и т.д.[82]

§ 162. Неясен по происхождению суффикс -läntä в прилагательных вроде isonläntä ‛довольно большой’, ‛великоватый’, lyhyenläntä ‛коротковатый’. Уклонение данного суффикса от гармонии гласных говорит либо о том, что он относительно недавно образовался из отдельного слова, либо о том, что оно, представляя по происхождению суффиксную комбинацию, в свое время вступил на путь осмысления в роли второго компонента сложных слов (ср. žom в § 153).

§ 163. Особо следует поставить суффикс -niekka, употребляющийся для образования названий людей, занимающихся чем-либо, например: kirjaniekka ‛книжник’, ‛ученый’ (от kirja ‛книга’), runoniekka ‛стихотворец’, ‛поэт’ (от runo ‛стихотворение’). Уклонение -niekka от гармонии гласных ставит данный суффикс в положение второго члена сложного слова, и в некоторых словарях давалось слово niekka со значением ‛мастер’. По происхождению данный суффикс является русским суффиксом -ник (ср. книжник и т.п.).

Отглагольные имена (§§ 164-178)

§ 164. Суффиксов имен действия много. Все они первоначально обозначали действие в его конкретном действенном и предметном содержании (отнюдь не действие в абстракции). В чем было первоначально смысловое различие между ними, установить трудно.

Мы встречаемся с ними главным образом в различных производных значениях.

§ 165. Весьма важную роль играет суффикс -ma (-mä). В древнем значении и оформлении этот суффикс сохраняется в случаях вроде elämä ‛жизнь’, kuolema ‛смерть’, syntymä ‛рождение’, sattuma ‛попадание’, ‛случай’, ‛случайность’, sanoma ‛весть’ (от sanoa ‛сказать’), kertoma ‛рассказ’ (от kertoa ‛рассказать’), haarauma ‛ответвление’, repeämä ‛разрыв’, halkeama ‛трещина’, syömä ‛еда’, juoma ‛питье’. Большую группу составляют образования на -el-ma (-el-mä) от глаголов на -ele-; например: kokoelma ‛коллекция’, laskelma ‛вычисление’, ‛расчет’. Как видно из этих примеров, действие мыслится без отрыва от его действенного и предметного содержания. Предметное содержание сосредотачивается на эффекте или объекте. Абстрактность устанавливается собственно только в тех случаях, когда образования на -ma (-mä) развиваются в направлении инфинитивов или герундиев (см. §§ 107-108)[83].

Случаи вроде isän kyntämä pelto ‛отцом вспаханное поле’ (букв. ‛отца пахота поле’) укладываются в план причастий на -ma (-mä); см. §§ 114 и 121.

Фонетическое развитие -ma (-mä) представлено в образованиях на -in, вроде istuin-lauta ‛доска для сидения’, ‛скамья’; astuin-rauta ‛железо для ступания’, ‛стремя’. Напомним, что в случае отпадения гласного после m, перед m (переходившем в дальнейшем в n) развилось i[84].

§ 166. Дальнейшее развитие указанных имен на -i с основой на -ma (-mä) представляют названия орудия или средства действия на -in с основой на -ime. Основа в данном случае является аналогично преобразованной. С одной стороны, i фонетичное, в случае исчезновения a (ä) после m, обобщилось по всем формам. С другой стороны, и по образцу случаев, где нуль в номинативе единственного числа выступал при основах на -e [vanhus (vanhukse-) ‛старик’, и т.п.], совершилась замена основы на -a (ä) основой на -e. Следует добавить, что при переработке дифтонга, создавшегося путем нарастания i на предшествующий гласный, произошло обобщение слогового i за счет oi. Пример: nostin ‛подъемник’, ‛рычаг’ (от nostaa ‛поднять’), painin ‛пресс’ (от painaa ‛давить’, ‛жать’).

Следует думать, что названия орудия или средства на -in (-ime-) сложились не в независимой позиции, а в позиции определения, т.е. в случаях вроде nostin-puu ‛поднятие-дерево’, ‛подъемник-дерево’, откуда могло извлекаться nostin ‛подъемник’, ‛рычаг’.

§ 167. От имен на -in с основой на -ma (-mä) произошли имена на -mo (-mö) или -imo (-imö), обозначающие место какого-либо действия, вроде veistämö ‛корабельная верфь’ ‛деревообделочная мастерская’ (от veistää ‛вырезать’), polttimo ‛винокурня’ (от poltta— ‛жечь’).

Следует думать, что названия места действия сложились не в независимой позиции, а в позиции определения, т.е. в случаях вроде polttimo-kota букв. ‛жжение-шалаш’, ‛место жжения-шалаш’, откуда могло происходить polttimo ‛место жжения’, ‛винокурня’.

§ 168. От имен на -ma (-mä) производятся имена на -mukse- (-mykse-), ном. ед. ч. -mus (-mys), обозначающие существо действия; например: aikomus ‛намерение’, anomus ‛просьба’, eksymys ‛заблуждение’, elämys ‛переживание’, kokemus ‛испытание’, ‛опыт’, kärsimus ‛испытание’, ‛мука’, rikkomus ‛преступление’, toivomus ‛надежда’, vaatimus ‛требование’. Значение суффикса -kse- здесь, как и многих других имен действия, не совсем ясно (см. § 152).

§ 169. В связи с именами на -ma (-mä) находятся имена на -minen с основой на -mise-. Эти имена ныне обозначают обычно протекание действия, например, antaminen ‛давание’, näkeminen ‛видение’.

Раньше эти имена имели более конкретное значение. Оно сохраняется в карельском языке (например, Stalinan sanominen sana ‛Сталина говорение слово’, ‛Сталиным говоримое слово’). Это более конкретное значение отражается в подобных герундиям формах на -minen и -mista (-mistä); см. § 113.

То обстоятельство, что перед нами не -mainen (-mäinen), а -minen, объясняется, по-видимому, тем, что рассматриваемые образования произведены непосредственно не от имен на -ma (-mä), а от имен на -me. Последние возникли на аналогичных началах под влиянием случаев вроде aidas ‛жердь для забора’ – aidakse- вместо -in < -ma (-mä) могло устанавливаться -in < —me. Когда-то образования на -me были более распространены, чем ныне, и составляли значительную «конкуренцию» именам на -in < -ma (-mä). Об этом говорят случаи вроде asemassa ‛вместо’ (при asema ‛место’, ‛положение’). Ср. сказанное в § 166 о названиях орудия или средства на -in < -ime.

§ 170. Важную роль играет также суффикс -ja (-jä) или, в случае отпадения a (ä), -i. Этот суффикс встречается в двух случаях.

1. В именах типа muisti ‛память’, paini ‛борьба (спорт)’, työnti ‛толчок’, oppi ‛учение’, anti ‛дар’, paisti ‛жарение’, ‛жаркое’. Здесь сохраняется основное значение – конкретное содержание действия.

2. В именах типа muistaja ‛тот, кто помнит’, painaja ‛тот, кто давит, жмет’, työntäjä ‛тот, кто толкает’, и т.п. Это – название действователя; в карельском языке отсюда происходят активные причастия незаконченного действия.

Следует думать, что названия действователя на -ja (-jä) сложились не в независимой позиции, а в позиции определения, т.е. в случаях вроде muistaja-mies ‛память-человек’ > ‛тот, кто помнит (человек)’, откуда могло происходить muistaja ‛тот, кто помнит’.

Рассматриваемый суффикс сыграл громадную роль в истории формирования глагола.

§ 171. Имена на -ja (-jä) иногда получают суффиксные осложнения, не сдвигающие заметно их значение.

Особого указания требуют имена на -jan (-jän) при основе на -jame- (-jäme-); раньше на -jain (-jäin) при основе на -jame- (-jäme-). Сюда относятся имена вроде asujan ‛обитатель’ (ср. asuja в том же значении), kulki(j)an ‛путник’, бродяга’ (ср. kulkija ‛путник’. Отметим случаи вроде eläjäin > eläin (eläime-) ‛животное’ (ср. eläjä ‛то, что живет’), kasvajain > kasvain ‛растение’ (ср. kasvajan ‛то, что растет’).

Суффикс -in < -ime вместо первоначального -in < -ma (-mä) здесь, несомненно, по происхождению выделительный суффикс (см. § 153).

Особого указания требуют также имена на -jas (-jäs) при основе на -jaa- (-jää-) из -jaha- (-jähä-). Сюда относятся имена вроде kuoli(j)as ‛мертвый’ (lyödä kuoliaaksi ‛избить до смерти’; kuolija ‛тот, кто умирает’), puhelikas ‛говорливый’ (ср. puhelija ‛поговаривающий’).

Суффикс -s здесь тот же неясный суффикс, что, например, в именах на -kas (-käs) при основе на -kkaa—kkää-) из -kkaha- (-kkähä-); см. § 147.

§ 172. С именами на -i и на -ja (-jä) связаны имена на -io (-iö) из -ijo (-ijö). Слоговое i в этих именах появилось как фонетическая переработка e в соответствующих случаях, а затем оказалось обобщенным. Значение этих имен разнообразное.

В части случаев наличествует значение, характерное для имен действия вообще как первоначальное. Примеры: tappio ‛ущерб’, ‛урон’, huomio ‛внимание’, arvio ‛оценка’, häviö ‛гибель’.

В другой части случаев наличествуют значения, характерные для имен действия как производные. Примеры одного рода: olio ‛нечто существующее’, ‛существо’, ‛предмет’; luopio ‛некто отрекающийся’, ‛ренегат’. Примеры другого рода: hylkiö ‛нечто отвергнутое’, ‛отбросы’, ‛отверженец’; heittiö ‛нечто брошенное’, ‛дрянь’, ‛негодяй’. Примеры третьего рода: keittiö ‛место, где варят’, ‛кухня’; säiliö ‛место, где хранят’, ‛хранилище’, ‛резервуар’. Указанные различные значения возникли, надо думать, в позиции определения при различных определяемых; ср. возникновение производных значений у m-овых, j-овых и т.п. имен (§§ 166, 167, 170 и др.).

Имена на -io (-iö), производные от глаголов, которые сами являются производными от имен, могут трактоваться как производные прямо от имен. Так, построив ряд aita ‛изгородь’ – aitaa ‛огородить’ – aitio ‛огороженное место’, ‛ложа’, извлекают из них укороченный ряд aita ‛изгородь’ – aitio ‛ложа’. Это переводит суффикс -io (-iö) в число суффиксов отыменных имен. Суффиксом -io (-iö) как суффиксом отыменных имен в последнее время весьма широко пользуются при создании новых терминов: sormio ‛клавиатура’ (от sormi ‛палец’), jalkio ‛педаль’ (от jalka ‛нога’), kolmio ‛треугольник’ (от kolme ‛три’), neliö ‛квадрат’ (от neljä ‛четыре’) и т.п.

Среди имен на -io (-iö) есть такие, которые не относятся к числу j-овых по происхождению.

§ 173. Далее, важную роль играет суффикс -pa (-pä), на слабой ступени -va (-vä) или, в случае отпадения -a (-ä), – -o (-ö) или -u (-y). Напомним, что -o (-ö) и -u (-y) в непервых слогах могли получаться на месте сочетания гласный (заканчивающий одну морфему) плюс p, v (составляющие другую морфему)[85]. Рассматриваемый суффикс употребляется в двух случаях.

1. В именах типа ajo ‛гон’, kylvö ‛сев’, isku ‛удар’, näky ‛вид’. Здесь сохраняется основное значение – конкретное содержание действия.

В оборотах типа kuulen lintujen laulavan (или kuulen lintujen laulun) ‛слышу птиц пение’, о которых см. § 111, 112, сохраняется иной звуковой вид основы этих имен.

2. В именах типа antava ‛дающий’, puhuva ‛говорящий’ (ном. ед. ч. раньше antavi, puhuvi); с сильноступенным p syöpä ‛едящий’, käypä ‛идущий’ > ‛ходячий’ и т.п. (ном. ед. ч. раньше syöpi, käupi). Эти имена дали начало p-овым причастиям (см. §§ 117 и 119). По линии пассивных причастий произошли некоторые особые явления (см. §§ 119-120). На основе p-овых причастий получились формы 3 л. ед. ч. наст. вр. (см. § 69).

Следует думать, что значение образований второй группы сложилось не в независимой позиции, а в позиции определения, т.е. в случаях вроде antava-ihminen ‛подача-человек’, ‛дающий человек’, откуда могло происходить antava ‛дающий’.

§ 174. Немаловажную роль играет и суффикс -na (-nä). Этот суффикс употребляется в двух случаях[86].

1. В именах типа kiljuna ‛рев’ (при kilju- ‛реветь’), humina ‛шум’ (при humise- ‛шуметь’).

2. В именах типа antanut ‛давший’, syönyt ‛съевший’. Здесь n-овый суффикс выступает с осложнением (см. § 143). Эти образования приняли функцию причастий (о семантической истории последних см. § 118).

§ 175. Суффикс -ka (-kä) дает себя знать в образованиях на -e(k), вроде koe ‛проба’, ‛попытка’, este ‛препятствие’, piste ‛угол’, ‛точка’, sade ‛дождь’, aloite ‛начинание’, todiste ‛доказательство’. Здесь суффикс выступает в фонетической переработке, с одной стороны, в исходе основы аналогически установилось e вместо a (ä), а с другой стороны, перед суффиксом обобщилось e.

Данный суффикс сыграл громадную роль в истории формирования глагола.

§ 176. Суффикс -ta (-tä) лег в основу формирования t-овых инфинитивов и герундиев (см. §§ 102-106). Когда-то были t-овые имена действия, сохранявшие основное значение. Они целиком вошли в процесс формирования инфинитивов и герундиев и не сохранились обособленно.

§ 177. Указанный суффикс -ta (-tä)[87] имеет связь с суффиксом -ea (-eä) из -et+a (-et+ä) в громадном количестве прилагательных вроде kostea ‛сырой’.

Связь можно разъяснить на следующем примере. При kostu- ‛увлажняться’, которое предполагает былое kosta ‛увлажнять’, мы находим kostea (их kostet+a) ‛увлажненный’ и далее ‛влажный’, ‛сырой’, e в последнем примере обязано обобщению e во всех подобных случаях.

Первоначально kostea значило собственно «увлажнение», но в сочетаниях типа kostea-maa ‛увлажнение-земля’, ‛увлажненная земля’ приобрело значение «увлажненный» и далее «влажный», «сырой».

Что связь именно такова, ясно при привлечении мордовских данных. Там есть не только прилагательные на -одо, -еде, вроде калгодо ‛твердый’, ‛жесткий’, сееде ‛частый’, ‛густой’, но и образования, яко сохранившие действенное значение, вроде озадо ‛севший’ (сон озадо ‛он севший’, т.е. ‛он сидит’; сон озадо ашти ‛он севший пребывает’, ‛он севши пребывает’, т.е. ‛он сидит’), стядо ‛вставший’, пумзядо ‛опустившийся на колени’.

Бесспорно, что в подавляющем большинстве прилагательных на -ea (-eä) связи с именами действия не прощупывается. В некоторых случаях глаголы, от которых произошли такие прилагательные, исчезли. Но важнее другое: -ea (-eä), возникнув на сравнительно узком участке лексики на почве развития имен действия, с течением времени было осмыслено как показатель собственно прилагательных и соответственно получили широчайшее распространение вне всякого отношения к именам действия.

Нелишне отметить, что связь имен прилагательных на -ea (-eä) с именами действия подтверждается фактом использования в лексических гнездах, куда входят эти прилагательные, других суффиксов имен действия, в частности суффикса -u (-y); см. § 173. Так, перед нами kauhu ‛ужас’, kauhea ‛ужасный’; kipu ‛боль’, kipeä ‛больной’; koru ‛украшение’, korea ‛красивый’; maku ‛вкус’, makea ‛вкусный’; sumu ‛мгла’, ‛туман’, sumea ‛мглистый’, ‛туманный’.

При всем этом в прилагательных на -ea (-eä) остается много неясного. Например, неясно, почему перед -ea (-eä) так часто наблюдается k (aukea ‛открытый’, oikea ‛прямой’, vaikea ‛тяжкий’, ‛трудный’, kerkeä ‛быстрый’, ‛проворный’, korkea ‛высокий’, tärkeä ‛важный’, virkeä, vireä ‛оживленный’, ‛деятельный’, karkea ‛грубый’, ‛жесткий’, julkea ‛наглый’, selkeä ‛ясный’, ‛безоблачный’, valkea ‛белый’, ‛бледный (по цвету)’, rohkea ‛смелый’, ruskea ‛рыжий’, ‛коричневый’, и т.п.).

§ 178. Некоторые явления суффиксации имен действия заключают в себе неясности. В частности, есть суффиксы, по-видимому, сложные по происхождению, однако не поддающиеся удовлетворяющему анализу. Таков, например, суффикс —nta (-ntä), а также, с i-овым осложнением, —nto (-ntö) – здесь перед нами —ai (-oi), или —nti – здесь перед нами -ai (-äi) > i. Примеры: kutsunta ‛зов’, nautinta ‛пользование’, istunto ‛заседание’, sovinto ‛соглашение’, tuonti ‛ввоз’, vienti ‛вывоз’.

Глагольное словообразование

Отыменные глаголы (§§ 179-192)

§ 179. Как мы знаем из главы «Глагольное словоизменение», все финские глагольные формы восходят к именным. Следовательно, все так называемые отглагольные глаголы оказываются в конечном счете отыменными именами.

Если учесть древнее разделение имен на имена предмета и имена действия, то, очевидно, говоря об отыменных глаголах, нам придется говорить в конечном счете об именах действия, которые образовались от имен предмета.

§ 180. Существует значительное количество случаев, где основы имени и глагола (а когда-то, очевидно, имени предмета и имени действия) тождественны: sylki (sylke-) ‛слюна’ и sylke- ‛плюнуть’, tuuli (tuule-) ‛ветер’ и tuule- ‛дуть’, kilmä ‛холод’, ‛холодный’ и kilmä- ‛замерзать’, kuiva ‛сухой’ и kuiva- ‛сохнуть’, sula ‛талый’ и sula- ‛таять’, и т.п.

В древности соответствующий порядок вещей был нормой: всякая основа имени предмета могла быть использована как основа имени действия. Различие имен предмета и имен действия сказалось не в том, что как-нибудь противостояли их основы, а в том, что они обнаруживали разные порядки в нарастании на них суффиксов: если данное имя трактовалось как имя предмета, нарастали одни суффиксы, а если данное имя трактовалось как имя действия, нарастали другие суффиксы. Впоследствии отсюда и развивались явления тождества именной и глагольной основ.

Этот порядок вещей был впоследствии разрушен, оставив только незначительные следы.

Бывало так, что на основу глагола, тождественную с основой имени, нарастал суффикс видовой направленности. В дальнейшем этот последний суффикс мог утрачивать свое видовое значение и становиться обязательной принадлежностью данного глагола. в таком случае данный суффикс изменял свои функции, оказывался суффиксом, использованным для образования глагола от имени. Примером может служить хотя бы отношение между nokka ‛клюв’ и nokki- сначала ‛клевать’ (длительный вид), а потом ‛клевать’, ‛клюнуть’ (вне вида).

Бывало и так, что на основу глагола, тождественную с основой имени, нарастал суффикс залоговой направленности. В дальнейшем этот последний суффикс мог утрачивать свое первоначальное значение (для этого могли быть различные основания) и становиться обязательной принадлежностью данного глагола. В таком случае данный суффикс изменял свою функцию, оказывался суффиксом, использованным для образования глагола от имени. Примером может служить хотя бы отношение kuiva ‛сухой’ и kuivat+a > kuivaa ‛сушить’. Последнее из этих слов словообразовательно связано, собственно говоря, не с kuiva ‛сухой’, а с kuiva- ‛сохнуть’, представляя по отношению к kuiva- ‛сохнуть’ причинительное образование. Но так как с некоторых пор причинительный суффикс -t+a (-t+ä) после гласного уступил вообще свое место суффиксу -tta (-ttä), см. § 182, то kuivat+a > kuivaa вышло из норм образования причинительных глаголов, перестало связываться с kuiva- ‛сохнуть’ и было поставлено в связь непосредственно с kuiva ‛сухой’. Тем самым суффикс оказывался не суффиксом причинительного глагола, а суффиксом отыменного глагола.

Все это не значит, что не было иных возможностей словосложения отыменных глаголов. По-видимому, есть отыменные глаголы, произведенные от имени с помощью суффиксов без посредства глагола, где бы основа совпадала с основой имени.

§ 181. Важную роль играет i-овый суффикс отыменных глаголов, когда-то суффикс многократного вида. По поводу этого суффикса напомним, что -ai фонетически заменялось через -oi, откуда во втором слоге -o или -i, -äi фонетически заменялось через -i; -ei фонетически заменялось через -i[88].

Примеры -o(i) из -ai: haravoi- ‛сгребать граблями’ (от harava ‛грабли’), saippuoi- ‛мылить’ (от saippua ‛мыло’), hopeoi- ‛серебрить’ (от hopea ‛серебро’), vartioi- ‛караулить’ (от vartia ‛страж’).

Примеры -i из -ai: soti- ‛воевать’ (от sota ‛война’), juhli- ‛праздновать’ (от juhla ‛праздник’), kukki- ‛цвести’ (от kukka ‛цветок’), nokki- ‛клевать’ (от nokka ‛клюв’).

Примеры -i из -äi: kyni- ‛ощипывать перья’ (от kynä ‛перо’), pesi- ‛гнездиться’ (от pesä ‛гнездо’), tähki- ‛колоситься’ (от tähkä ‛колос’), kehi- ‛наматывать’ (от kehä ‛круг’).

Примеры -i из -ei: kynsi- ‛царапать’ (от kynte- ‛ноготь’, ‛коготь’), huoli- ‛заботиться’ (от huole- ‛забота’), toimi- ‛действовать’ (от toime- ‛дело’, ‛занятие’), juuri- ‛выкорчевывать’ (от juure- ‛корень’).

Как видно, глаголы в таких случаях могут быть одни переходными, а другие непереходными. Это и понятно, так как i-овый суффикс по происхождению не имеет ничего общего с переходностью или непереходностью – это видовой по происхождению суффикс.

§ 182. Не менее важную роль играют два суффикса, по значению не различимые: во-первых, -ta- (-tä-) или t+a- (t+ä-) и, во-вторых, -tta- (-ttä-). Данные суффиксы не являются по происхождению видовыми. Они созвучны с суффиксами так называемых причинительных глаголов.

Причинительные глаголы имеют чаще всего значение «заставлять сделать что-либо» или «давать сделать что-либо», а если прибегнуть к более близкому переводу – «сделать что-либо». Примеры: kadot-ta- ‛давать потеряться’, т.е. ‛терять’, или väsyttä- ‛давать устать’, т.е. ‛утомлять’. Кроме данного значения причинительные глаголы могут иметь и иные, близкие, значения – хотя бы «делать с помощью какого-либо действия». Пример: voi-tta- ‛делать с помощью проявления силы’ > ‛побеждать’ (от voi- ‛проявлять силу’, ‛мочь’). При разнообразии значений причинительных глаголов вполне возможно, что они оказываются и непереходными.

Будучи произведены от глаголов, основа которых была тождественна с основой имени, причинительные глаголы легко осмысливались как произведенные прямо от имени и тем самым преставали быть причинительными глаголами, а оказывались отыменными глаголами. Ввиду разнообразия значений причинительных глаголов возникшие на их основе отыменные глаголы могли быть и непереходными.

Надо, однако, принять в расчет, что глаголы с рассматриваемыми суффиксами в некоторых случаях могли возникать и иным путем. Вполне возможно первоначальное значение «делать что-либо», «делать чем-либо, каким-либо», «сделать с помощью чего-либо», «делать, действовать в роли чем-либо» и т.д. и т.п., где действие мыслилось как связанное не с действием же, а с предметом и т.п. Иными словами, надо принять в расчет, что глаголы с рассматриваемыми суффиксами в части случаев могли слагаться прямо как отыменные глаголы.

Провести разграничение между двумя указанными порядками сложения отыменных глаголов с рассмативаемыми суффиксами невозможно. Приходится брать всю массу относящихся сюда случаев.

Примеры на -ta (-tä): tuulta- ‛провеять (зерно)’, ‛проветрить’ (от tuule- ‛ветер’), ääntä- ‛произнести’ (от ääne- ‛голос’), pyörtä- ‛повернуть’ (от pyörä ‛круг’, ‛колесо’), viestä- ‛вырезать’ (от vietse- ‛нож’), täyttä- ‛пополнить’, ‛исполнить’ (от täyte- ‛полный’), tervehtä- ‛приветствовать’ (от terve, раньше terveh, ‛здоровый’), kavalta- ‛предать’ (от kavala ‛вероломный’), höyhentä- ‛ощипывать (птицу)’ (от höyhen ‛перо’, ‛пух’), aherta- ‛стараться’, ‛трудиться’ (от ahkera ‛старательный’), sairasta- ‛болеть’, ‛хворать’ (от sairas ‛больной’), tunnusta- ‛признать’ (от tunnus ‛признак’), yleistä- ‛обобщить’ (от yleinen, с основой yleise-, ‛общий’), vaatetta- ‛одеть’ с kt > tt (от vaate ‛одежда’ с -e из -ek), rusketta- ‛сделать рыжим, коричневым’ (от ruskea ‛рыжий’, ‛коричневый’, с -ea из -et+a).

Примеры на -t+a (-t+ä): tervaa- ‛посмолить’ (от terva ‛смола’), sulaa- ‛таять’ (от sula ‛талый’), patoa- ‛запрудить’ (от pato ‛запруда’), katoa- сть’ (от‛пропа kato ‛трата’, ‛потеря’), halua- ‛желать’ (от halu ‛желание’), melua- ‛шуметь’, ‛возиться’ (от melu ‛шум’, ‛возня’), nokea- ‛чернить’, ‛покрываться сажей’ (от noke- ‛сажа’).

Примеры на -tta- (-ttä-): sulatta- ‛плавить’ (от sula ‛талый’ и sula- ‛таять’), tuuletta- ‛проветривать’ (от tuule- ‛ветер’ и tuule- ‛дуть’), päättä- ‛окончить’, ‛решить’ (от pää ‛конец’ и ‛голова’), syyttä- ‛обвинить’ (от syy ‛причина’ и ‛вина’).

§ 183. Важна комбинация i-ового суффикса (см. § 181) и суффикса причинительных глаголов -tta- (-ttä-), т.е. -itta- (-ittä-). В таких случаях суффикс -i- создает непереходный глагол, а суффикс -tta- (-ttä-) образует от него переходный. Нередко комбинация -itta- (-ittä-) употребляется как единый суффикс, без того чтобы наличествовали глаголы просто с i-овым суффиксом.

Примеры на -oitta- из -aitta-: varoitta- ‛предостеречь’ при varo- ‛остеречься’ (от vara ‛запас’), raudoitta- ‛обить железом’ (от rauta ‛железо’), kirjoitta- ‛писать’ (от kirja первонач. ‛узор’), kunnioitta- ‛чтить’ (от kunnia- ‛честь’).

Примеры на -itta- из -aitta-: ojitta- ‛снабдить канавами’, ‛осушить’ (от oja ‛канава’), mullitta- ‛покрыть почвой’ (от multa ‛почва’), kuormitta- ‛нагрузить’ (от kuorma ‛воз’), luokitta- ‛разбить по классам’, ‛классифицировать’ (от luokka ‛класс’).

Примеры на -itta- из -äittä-: kehittä ‛развивать’ (от kehä ‛круг’), ryhmittä- ‛группировать’ (от ryhmä ‛группа’), kengittä- ‛подковать’ (от kenkä ‛башмак’), hyvittä- ‛ублаготворить’ (от hyvä ‛хороший’).

Примеры на -itta- (-ittä-) из -elitta- (-elittä-): toimitta- ‛выполнять’, ‛вести (о деле)’ (от toime- ‛дело’, ‛занятие’), puolitta- ‛разделить пополам’ (от puole- ‛половина’), käsittä- ‛охватить’, ‛понять’ (от käte- ‛рука’), nimittä- ‛назвать’, ‛называть’ (от nime- ‛имя’).

§ 184. Интересна суффиксная комбинация -ti- из -ta-i- (-tä-i-), где i-овый суффикс нарос как видовой. Эта суффиксная комбинация выступает довольно редко, везде в положении после -eh-. Примеры: tervehtää- и tervehti- ‛приветствовать’ (от terve из terveh ‛здоровый’), kadehti- ‛завидовать’ (от kade из kadeh ‛зависть’), purjehti- ‛плыть под парусами’ (от purje из purjeh ‛парус’). По образцу подобных случаев созданы некоторые другие. Так, по типу kadehti- ‛завидовать’ создано huolehti- ‛заботиться’ (при huole- ‛забота’).

Рассматриваемые случаи надо отличить от случаев, где -ehti- выступает как видовой суффикс (см. § 198).

§ 185. Часто употребляется суффиксная комбинация -sta- (-stä-), где причинительному суффиксу -ta- (-tä-) предшествует -s-.

Происхождение -s- в разных случаях различное. В большинстве своем оно восходит к -kse-, тождественному с именным суффиксом -kse-, ном. ед. ч. -s. Так дело обстоит, например, в kalusta- ‛снабжать помещение утварью’, ‛меблировать’, которое произведено, собственно говоря, от былого kalukse-t ‛предметы утвари’ (ср. образованное через посредство kalukse-t собирательное kalu-s-to ‛утварь’, ‛меблировка’), но поставлено в связь прямо с kalu ‛вещь’, ‛предмет’, ‛инструмент’. Иногда суффикс -s- восходит к -(i)se-, тождественному с именным суффиксом -(i)se-, ном. ед. ч. -(i)nen. Так дело обстоит, например, с uudista- ‛возобновить’, которое произведено, собственно говоря, от uutise-, ном. ед. ч. uutinen ‛нечто новое’, ‛новость’, ‛новый урожай’, но поставлено в связь прямо с uute-, ном. ед. ч. uusi- ‛новый’. Несомненно, распространению -sta- (-stä-) много способствовало влияние случаев, где s относили в состав корня, т.е. случаев вроде paljasta- ‛обнажить’ (от paljas ‛нагой’), äestä- ‛боронить’ (от äes ‛борона’), kaunista ‛украсить’ (от kaunis ‛красивый’).

-sta- (-stä-), сложившись впервые в относительно небольшой группе случаев, затем испытало значительное распространение.

В общем суффикс -sta- (-stä-) оказался эквивалентным суффиксам -ta- (-tä-) и -tta- (-ttä-); см. § 184. Примеры: tarkasta- ‛просматривать’, ‛проверять’ (от tarkka- ‛точный’, ‛верный’, ‛экономный’), jalosta- ‛облагородить’ (от jalo ‛благородный’), savusta- ‛коптить’ [от savu ‛дым’, ср. savus (в сложных словах) ‛нечто копченое’], huolesta- ‛печалить’, ‛беспокоить’ (от huole- ‛забота’, ‛беспокойство’), näpistä- ‛ущипнуть’ (от näppi ‛кончик пальца’).

Выделяется группа глаголов, обозначающих охоту: kalasta- ‛ловить рыбу’ (от kala ‛рыба’), linnusta- ‛охотиться на птицу’ (от lintu ‛птица’) и т.п.; в эту группу входит и metsästä- ‛охотиться’ (букв. ‛лесовать’; от metsä ‛лес’). Глаголы этой группы являются переходными, но могут переходность и утрачивать’.

Некоторое распространение получило -usta- (-ystä-). Примеры: sepusta- ‛мастерить’, ‛неискусно сочинять’ (от seppä ‛мастер’, ‛кузнец’), päivystä- ‛дежурить’ (от päivä ‛день’).

Широкое употребление имеет суффикс -ista- (-istä-). Оно чаще всего связано со значением «сделать таким-то». Примеры: tarkista- ‛уточнять’, ‛поправлять’ (от tarkka ‛точный’), vahvista- ‛укрепить’, ‛утвердить’ (от vahva ‛крепкий’, ‛твердый’, сильный’), omista- ‛сделать своим’, ‛овладевать’ (от oma ‛свой’, ‛собственный’), vääristä- ‛искривлять’, ‛извращать’ (от väärä ‛кривой’, ‛ошибочный’, ‛искаженный’), korista- ‛украсить’ (от korea ‛красивый’), supista- ‛сократить’, ‛сузить’ (от suppea ‛сокращенный’, ‛сжатый’), puhdista- ‛чистить’ (от puhdas ‛чистый’), ahdista- ‛теснить’, ‛жать’ (от ahdas ‛тесный’).

§ 186. Особое место занимает суффикс -ne-. Ныне он употребляется для образования отыменных глаголов со значением «сделаться таким-то». Однако есть следы употребления его и для образования отглагольных глаголов со значением «начинать такое-то действие» (см. § 86). Функционально развнозначащий и, вероятно, родственный[89] m-овый суффикс в финноугорских языках Поволжья и восточнее употребляется в обоих значениях. Примеры: kovene- ‛сделаться твердым, тверже’ (от kova ‛твердый’), leutone- ‛сделаться мягким, мягче (о погоде)’ [от leuto ‛мягкий’, ‛теплый (о погоде)’], paksune- ‛сделаться толстым, толще’ (от paksu ‛толстый’), pimene- ‛сделаться темным, темнее’ (от pimeä ‛темный’), sokene- ‛сделаться слепым’, ‛ослепнуть’ (от sokea ‛слепой’).

§ 187. Из числа глаголов на -ne- глаголы на -ene- переплетаются с глаголами на -et+a- (-et+ä-). Это переплетение выражается, с одной стороны, в том, что во многих случаях глаголы на -ene- и -et+a- (-et+ä-) употребляются параллельно, например: ilkene- и ilkeä- ‛осмели(ва)ться на постыдное, мерзкое’, selkene- и selkeä- ‛проясниться’, а с другой стороны, в том, что в спряжение глаголов на -ene- и вообще на -ne- в изобилии вторглись формы, объясняемые как формы глаголов на -et+a- (-et+ä-) и вообще на -t+a- (-t+ä-)[90].

Вместе с тем глаголы на -ett+a- (-ett+ä-), которые сейчас приходится иметь в виду, переплетаются с прилагательными на -et+a- (-et+ä-). Это переплетение ясно из случаев вроде aukea- ‛открыться’ и aukea ‛открытый’, kerkeä- ‛поспеть’, ‛успеть’ и kerkeä ‛проворный’, ilkeä- ‛осмелиться на постыдное, мерзкое’ и ilkeä ‛постыдный’, ‛мерзкий’, julkea- ‛осмелиться на наглое’ и julkea ‛наглый’, selkeä- ‛проясниться’ и selkeä ‛ясный’, ‛безоблачный’.

Это переплетение, которое свидетельствуется и одним фонетическим обстоятельством (именно: одинаковым проведением e в начале суффиксов)[91], весьма трудно для разъяснения.

Отношение между глаголами на -ne- и глаголами на -et+a- (-et+ä-), которые сейчас приходится иметь в виду, объясняется, надо думать тем, что первые вторглись в область вторых. Под влиянием случаев вроде paksune- ‛сделаться толстым, толще’ (от paksu ‛толстый’) глаголы вроде ilket+ä ‛осмелиться на постыдное, мерзкое’ могли замениться – однако не обязательно заменялись – через глаголы вроде ilkene-[92].

Что касается отношения между глаголами на -et+a- (-et+ä-) и прилагательными на -et+a- (-et+ä-), то внутри финских и вообще прибалтийско-финских явлений это отношение не находит объяснения. Последнее можно найти в некоторых фактах из мордовского языка. При этом оказывается, что -et+a- (-et+ä-) у глаголов на -et+ä- не имеет ничего общего с -t+a- (-t+ä-), рассматривавшимся в §§ 182 и 184.

Согласно мордовским данным, прибалтийско-финские прилагательные на -et+a- (-et+ä-) исторически опираются на имена действия, в позиции определения испытавшие смысловой сдвиг. В мордовской речи прилагательные вроде калгадо ‛твердый’, ‛жесткий’, сееде ‛густой’, ‛частый’ оказываются на одной линии с такими образованиями, как озадо ‛севший’, стядо ‛вставший’, пульзядо ‛опустившийся на колени’ (см. § 177).

Далее, согласно мордовским данным, приведенные имена действия после указанного смыслового сдвига могли приближаться к тому, чтобы трактоваться как новая глагольная основа; по этому поводу напомним указания § 180 о том, что был путь к развитию тождества именных и глагольных основ. В мордовской речи мы встречаем много случаев «лишних» -до или -де в конце глагольной основы. Так, при качамо ‛дым’, которое свидетельствует о былом глаголе основе кача-, мы находим глагол качадо- ‛пахнуть’, ‛издавать запах’. Следует думать, что от кача- было образовано качадо ‛пропитавшийся запахом’, ‛пахучий’, а это качадо было дальше использовано как глагольная основа. При глаголах на -гавто-, -кавто- со значением «сделать таким-то», которое свидетельствует о былых глаголах на -га-, -ка- со значением «сделаться таким-то», мы находим глаголы на -гадо-, -кадо- с таким же значением. Следует думать, что от глаголов на -га-, -ка- были образованы имена на -гадо, -кадо со значением «ставший таким-то», которые были дальше использованы как глагольная основа. Есть случаи вроде калавто- ‛разрушить’, ‛износить’ и каладо- ‛разрушиться’, ‛износиться’ вместо кала- и рядом каладо ‛разрушенный’, ‛изношенный’ (от кала-). Нелишне отметить, что наряду с озадо, стядо, пульзядо и т.п. встречаются и озадонь, стядонь, пульзядонь, построенные как причастия на -нь от глаголов на озадо-, стядо-, пульзядо-.

§ 188. «Конкуренцию» с рассмотренными глаголами на -et+ä- составляют глаголы на -it+ä-. Примеры: selkiä- ‛проясниться’ (при selkeä ‛ясный’, ‛безоблачный’), siliä- ‛сгладиться’ (при sileä ‛гладкий’), leviä- ‛расшириться’ (при leveä ‛широкий’), sikiä- ‛рождаться’, ‛размножаться’ [при sikeä первонач. ‛частый’, ‛густой’, ныне ‛крепкий (о сне)’], viriä- ‛начаться’, ‛загореться’ (при vireä ‛подвижный’, ‛деятельный’), kerkiä- ‛поспеть’ (при kerkeä ‛проворный’), pehmiä- ‛стать мягким’ (при pehmeä ‛мягкий’).

Чтобы понять данное явление, надо принять в расчет, что существуют пары переходных глаголов на -ai- > -o(i)-, -äi- > -i- вроде katko(i)- ‛сломить’, ratko(i)- ‛распороть’, auko(i)- ‛открыть’, halko(i)- ‛расколоть’, repi- ‛разорвать’, и непереходных глаголов на -et+a- (-et+ä-) вроде katkea- ‛сломиться’, ratkea- ‛распороться’, aukea- ‛открыться’, halkea- ‛расколоться’, repeä- ‛разорваться’. Эти глаголы сложились по разным линиям на базе каких-то исчезнувших образований. Но первые, поскольку в них выступало i, могли воздействовать на вторые и вызывать замену -et+a- через -it+a-.

§ 189. Далее, особое место занимает суффикс -aise- (-äise-). Этот суффикс мы рассмотрим ниже в числе видовых. Видовой оттенок в данном случае очень часто утерян.

Данный суффикс образует глаголы в основном от имени на -et+a (-et+ä). Примеры: sokaise- ‛ослепить’ (от sokea ‛слепой’), oikaise- ‛выпрямить’ (от oikea ‛прямой’), aukaise- ‛открыть’ (от aukea ‛открытый’), julkaise- ‛обнародовать’ (от julkea первонач. ‛явный’, ‛открытый’, ныне ‛наглый’), häpäise- ‛осрамить’, ‛опозорить’ (от häpeä ‛постыдный’), valkaise- ‛белить’ [от valkea ‛белый’, ‛светлый (по цвету)’], rohkaise- ‛ободрять’ (от rohkea ‛смелый’).

По поводу этих глаголов следует вспомнить об указанном в предшествующем параграфе противостоянии переходных глаголов на -ai- > -o(i)-, -äi- > -i- и непереходных глаголов на -et+a- (-et+ä-) и об указанном в § 188 переплетении глаголов на -et+a- (-et+ä-) и прилагательных на -et+a (-et+ä). Глаголы на -ai- > -o(i)-, -äi- > -i-, входящие в эту «семью» образований, выявляют как «первоосновы» некие основы на -a- (-ä-). От тех же самых основ, но с иным видовым суффиксом, тоже утерявшим видовое значение, и образованы рассматриваемые глаголы на -aise- (-äise-).

§ 190. Суффикс -aise- (-äise-) приводит нас к рассмотрению некоторых особенностей изобразительных глаголов, которые укладываются в рамки особенностей отыменных глаголов, хотя изобразительные слова, легшие в их основу, и не были именами.

Изобразительные глаголы некогда могли образовываться с помощью суффикса -aise- (-äise-), но этот суффикс подвергся в данном случае переработке. Под влиянием отношений вроде kultasi ‛он золотил’: kultat+a- > kultaa- ‛золотить’, создались и отношения вроде humaisi ‛он шумел’: humait+a- > humaja- ‛шуметь’, после чего основы вроде humaja- распространились на все спряжение.

Наряду с изобразительными глаголами на -aise- (-äise-), превратившимися в изобразительные слова на -aja- (-äjä-), есть еще изобразительные глаголы на -ise- вроде humise- ‛шуметь’. Отношение между образованиями на -aise- (-äise-) и -ise- можно понять, если учесть ту «семью» образований, куда входят глаголы на -aise- (-äise-): глаголы на -aise- (-äise-) и глаголы на -ai- > -o(i)-, -äi- > -i- с «первоосновами» на -a- (-ä-) и рядом глаголы на -et+a- (-et+ä-) вместе с глаголами на -ene- и прилагательные на -et+a (-et+ä) с заменой a (ä) в «первоосновах» через e. Если суффикс -aise- (-äise-) опирается на «первоосновы» а (ä), то суффикс -ise- < -eise- опирается на замену а (ä) в «первоосновах» через e, вероятно под влиянием других образований, где совершалась такая замена.

§ 191. Есть еще отыменные глаголы с суффиксом -itse- вроде sijaitse- ‛помещаться’ (от sija ‛место’). Если учесть, что сочетания -its и -is являются исторически эквивалентами[93] и что a (ä) в -aise- (-äise-) не является первоначальной принадлежностью этого последнего суффикса, то оба суффикса с формальной стороны вполне тождественны. Нет оснований сомневаться и в том, что первоначальная функция обоих была одинаковая.

§ 192. Нерассмотренными остались еще глаголы на -ksu- (-ksy-) или -ksi-, имеющие значение «считать тем-то, таким-то». Это глаголы внешне весьма отличаются от рассмотренных.

Если исходить из значения данных глаголов, то вряд ли можно сомневаться, что в их формировании приняло участие образование транслатива на -kse-. Напомним, что транслатив имеет чаще всего значение «делать(ся), считать(ся) и т.п. тем-то, таким-то». Очень возможно, что дело собственно не в образованиях транслатива, а в тех не-падежных образованиях, из которых возник транслатив (см. § 20).

Весьма просто объясняются глаголы на -ksi- вроде paheksi- ‛считать дурным’ (paha ‛дурной’). Перед нами просто уже известные нам i-овые глаголы от kse-овых образований.

Труднее объяснить глаголы на -ksu- (-ksy-) вроде oudoksu- ‛считать странным’ (от outo ‛странно’), hyväksy- ‛считать хорошим’, ‛одобрять’ (от hyvä ‛хороший’). Не исключается, что эти глаголы первоначально устанавливались как непереходные и имели значение «чувствовать себя по отношению к чему-то так-то». В таком случае -u (-y) здесь может быть отождествлено с суффиксом непереходных глаголов -u- (-y-), о котором речь будет ниже. Образование глаголов от имен с использованием -u- (-y-) вообще нередко; ср. случаи вроде kuivu- ‛сохнуть’ (от kuiva ‛сухой’), kypsy- ‛зреть’ (от kypsä ‛зрелый’), tippu- ‛капать’ (от tippa ‛капля’).

Отглагольные глаголы видовой направленности (§§ 193-203)

§ 193. Поскольку финские глагольные формы восходят к формам имен действия, видовые отношения между глаголами приходится вести к видовым отношениям между именами действия. Это не меняет существа подхода к видовым категориям.

§ 194. Видовые отношения между глаголами в финском языке поставлены иначе, чем в русском.

Во-первых, в плане видовых отношений между глаголами категории незаконченного и законченного действия не играют никакой роли. Имеются в виду количественные особенности действия.

Во-вторых, глагол вовсе не обязательно должен относится к тому или иному виду. Характеристика количественных особенностей действия в глаголах может и не содержаться. Видовые категории выступают в роли категорий, которые могут привноситься в глаголы, а могут и не привноситься.

§ 195. Финский язык, как и другие прибалтийско-финские развивается в направлении изжития старых видовых отношений между глаголами. Это не мешает тому, что отдельные видовые категории, перестраиваясь и оживляясь, выступают как весьма ярко выраженные категории.

Изжитие старых видовых отношений между глаголами имеет разные выражения.

С одной стороны, отдельные глаголы, снабженные показателями старых видовых категорий, легко выходят из этих категорий. Иногда такое «бегство» приобретает массовый характер. Так, puhalta-, которое когда-то значило «дунуть (мгновенно)», нынче значит «дуть» (а старое puhu- ‛дуть’ приобрело новое значение ‛говорить’). Или: nokki-, которое когда-то значило «клевать (длительно)», ныне значит и «клевать» и «клюнуть» (а старое nokkoa- ‛клюнуть’ исчезло); подобный сдвиг испытали почти все i-овые глаголы.

С другой стороны, отдельные глаголы, снабженные показателями старых видовых категорий, переосмысливаются так, что приобретают новое значение. Так, kävele-, которое когда-то значило «похаживать», теперь значит «гулять».

§ 196. Из видовых суффиксов, показывающих большое количество действия, назовем в первую очередь i-овый. Оттенок, какой вносит этот суффикс, – длительность.

В большинстве случаев i-овые образования утеряли видовой характер. Так, kieri- ‛катиться’ равнозначно с kieri-, vieri- ‛катиться’ – viere-; pohti- ‛веять (зерно)’ – pohta-. Иногда i-овые образования приобретали новое значение. Так, paini- ‛бороться’ лексически отличается от paina- ‛давить’, ‛жать’.

Видовой характер i-овые образования сохраняют, поскольку противопоставляются aa- (ää-)-овым образованиям (о которых речь будет дальше) с той же семантикой. Так, перед нами tempo(i)-‛дергать’, ‛выдергивать’ и tempaa- ‛дернуть’, ‛выдернуть’, visko(i)- ‛кидать’ и viskaa- ‛кинуть’, vihlo(i)- ‛колоть (о болевом ощущении)’ и vihlaa- ‛кольнуть’ lykki- ‛толкать’, ‛отодвигать’ и lykkää- ‛толкнуть’, ‛отодвинуть’, hylki- ‛отвергать’ и hylkää- ‛отвергнуть’, ryyppi- ‛глотать’ и ryyppää- ‛глотнуть’, sysi- ‛толкать’, ‛пихать’ и sysää- ‛толкнуть’, ‛пихнуть’, hyppi- ‛прыгать’ и hyppää- ‛прыгнуть’.

§ 197. Далее, назовем суффикс -ele-. Он тоже показывает большое количество действия. Оттенок, какой вносит этот суффикс, – широкая рассыпанность малыми количествами. Пример: hyppele— ‛попрыгивать’. Данный оттенок является внутренне сложным. Он может быть далеко не первоначальным. С другой стороны, он легко дает начало новым оттенкам – оттенку ненапряженной обычности и др. Пример: sinuttele— ‛говорить на «ты»’, ‛тыкать’.

Видовой характер образований на —ele— сохраняется хорошо. Нередки, впрочем, случаи, когда эти образования получают новое значение. Мы уже упоминали kävele- ‛гулять’, которое когда-то значило ‛похаживать’. Еще примеры: sanele- ‛диктовать’ (букв. ‛подсказывать’, tottele- ‛повиноваться’ (когда-то ‛понемногу приучаться’). Есть отдельные случаи, когда образования без -ele- совсем исчезли. Примеры: suojele- ‛защищать’, ‛охранять’; viljele- ‛возделывать’; utele- ‛любопытствовать’[94].

Заметим, что -ele- выступают вместо первоначального —le-. Появление первого e обязано обобщению e в конце предшествующей морфемы и включению его в состав данного суффикса[95].

§ 198. Помимо указанных есть еще несколько суффиксов, показывающих большое количество действия. Они встречаются редко.

1. -ksi- в случаях вроде kuljeksi- ‛скитаться’, ‛странствовать’ (от kulkea ‛идти’, ‛ходить’, ‛ехать’, ‛ездить’). Данный суффикс сложный; в его состав в качестве второго компонента входит i-овый суффикс, уже упомянутый нами в § 198.

Нередко данный суффикс комбинируется с последующим суффиксом -ele-, известным нам из § 197; как видно, e, входящее в состав -ele-, исключает сохранение гласного в конце предшествующей морфемы, в данном случае гласного i. Пример: uiksele- или, чаще, uiskele- ‛плавать’ (от ui- ‛плыть’).

2. -hti- в случаях вроде ajelehti- ‛носиться’ (от ajele- ‛ездить’ и далее от aja- ‛гнать’ и ‛ехать’), vetelehti- ‛таскаться’, ‛бездельничать’ (от vetele- ‛таскать’ и далее от vetä- ‛тащить’), vääntelehti- ‛вертеться’ (от vääntele- ‛вертеть’ и далее от vääntä- ‛вертеть’, ‛повернуть’). Данный суффикс сложный. В его состав тоже входит в качестве второго компонента i-овый суффикс.

Обычно, как видно из примеров, суффикс -hti- комбинируется с предшествующим суффиксом -ele-; как всегда, e, входящее в состав -ele-, исключает сохранение гласного в конце предшествующей морфемы; в данном случае -ele- часто исключает сохранение -u- (-y-) как суффикса так называемых возвратных глаголов, но это -u- (-y-) когда-то в соответствующих случаях существовало и обусловливало соответствующее значение (непереходное).

Суффиксы -ksi- и -hti- восходят к одному и тому же суффиксу -kti-: -ksi- отражает переход сочетания ti в si; -hti-[96] – задержку этого перехода под влиянием, вероятно, когда-то параллельно существовавших образований на —hta- (-htä-)[97].

3. -nt-, всегда с обобщенным перед ним e, в случаях вроде juoksentele- ‛бегать’ (от juokse- ‛бежать’).

Данный суффикс, как видно из примера, комбинируется с последующим суффиксом -ele-.

Особенно сложной является комбинация -ksentele-. Перед -nt- обобщено e, в связи с чем суффикс -ksi- не сохранил своего i. Пример: uiksentele- или, чаще, uiskentele- рядом с uiksele- или, чаще, uiskele- ‛плавать’ (от ui- ‛плыть’).

Перечисленные в настоящем параграфе суффиксы имеют точную параллель в мордовских языках. Там мы находим комбинацию -кш…нд-, откуда у эрзи -кшн. Сочетание кш здесь из кч, которому на прибалтийско-финской почве соответствует kt > ks (фонетически перед i) или ht. Сочетанию нд на прибалтийско-финской почве соответствует nt.

§ 199. Из видовых суффиксов, показывающих малое количество действия, назовем в первую очередь -aise- (-äise-). Оттенок, который вносит этот суффикс, – кратковременность. Ни указанное родовое значение, ни указанный оттенок, возможно, не являются первоначальными. Примеры: vetäise- ‛потянуть’ (от vetä-), ulvaise- ‛взвыть’ (от ulvo-), kysäise- ‛спросить’ (от kysy-), niëlaise- ‛глотнуть’ (от niele-), yskäise- ‛кашлянуть’ (от yski-).

Употребление суффикса -aise- (-äise-) не частое.

Заметим, что -aise- (-äise-) выступает вместо первоначального -i- с неслоговым i. Появление a (ä) обязано обобщению a (ä) в конце предшествующей морфемы и включению его в состав суффикса.

§ 200. Суффикс -aise- (-äise-) в значительной части случаев испытал звуковое преобразование. По образцу отношений вроде kultasi ‛он позолотил’ – kultal+a- ‛позолотить’ были построены отношения вроде tempaisi ‛он дернул’ – tempait+a- ‛дернуть’. В эпоху отпадения неслогового i в конце четного слога [98] у глаголов вроде tempait+a- неслоговое i в некоторых формах (в таких, как tempait+an ‛дерну’) должно было выпасть, а в других формах (в таких, как temmaitnut > temmainnut ‛дернувший’) должно было сохраниться. Выпадение неслогового i обобщилось, и получились глаголы вроде tempat+a- > tempaa-.

В части случаев глаголы на -aa- (-äa-) сохраняют видовую функцию, унаследованную от глаголов на -aise- (-äise-). Это бывает тогда, когда эти глаголы противопоставляются глаголам с i-овым суффиксом. Здесь можно сослаться на примеры, приведенные в конце § 196.

В других случаях глаголах на рассматриваемого происхождения видовую функцию утеряли. Сюда относятся такие глаголы, как avaa- ‛открывать’, ‛открыть’ (из avaise-), lepää- ‛отдыхать’, ‛отдохнуть’ (из lepäise-).

§ 201. Переходим к суффиксу -itse- (с неслоговым i). Если учесть, что сочетания -its и -is являются историческими эквивалентами и что a (ä) в -aise- (-äise-), не является первоначальной принадлежностью этого последнего суффикса (см. § 199), то суффиксы -itse- и -aise- (-äise-) с формальной стороны вполне отождествимы.

К сожалению, мы не можем установить значения суффикса -itse-. Он выступает ныне исключительно в роли лишенного значения распространителя основ отыменных глаголов, образованных с помощью i-ового суффикса. Поскольку i-овый суффикс у отыменных глаголов утратил свое значение, на него с некоторых пор могли нарастать любые видовые суффиксы.

В небольшой части случаев суффикс -itse- тесно прирос к i-овому суффиксу. Сюда относится довольно много глаголов с трехсложной основой на -itse- (со слоговым i из -ai, -äi, -ei). Примеры: punnitse- ‛взвесить’ (от punta ‛фунт’), karhitse- ‛боронить’ (от karhe ‛борона’, ‛дранка’). В виде -itse- (со слоговым i) данный суффикс широко обобщился за счет -oitse- и т.д. Примеры: vallitse- ‛властвовать’ (от valta ‛власть’), lukitse- ‛запереть’, ‛замкнуть’ (от lukko ‛замок’).

Кроме того, во многих случаях суффикс -itse- прирос к i-овому суффиксу на факультативных началах. Кроме единичных случаев вроде ruoskitse- или ruoski- ‛стегать’, ‛хлестать’ (от ruoska ‛кнут’), сюда относятся все глаголы с четырехсложной основой на -oitse- (-öitse-). Примеры: haravoitse- или haravoi- ‛сгребать граблями’ (от harava ‛грабли’), saippuioitse- или saippuoi- ‛мылить’ (от saippua ‛мыло’). В виде -oitse- (-öitse-) данный суффикс обобщился. Примеры: kuparoitse- или kuparoi- ‛покрыть медью’ (от kupari ‛медь’), sokeroitse- или sokeroi- ‛посахарить’ (от sokeri- ‛сахар’).

§ 202. Не менее часто, чем суффикс -aise- (-äise-), употребляется суффикс -ahta- (-ähtä-). Нередко значение этого суффикса неотличимо от значения суффикса -aise- (-äise-). Примеры: huudahta- ‛крикнуть’ (от huutaa-), katsahta ‛взглянуть’ (от katso-). Но иногда ясно выступает особый оттенок: ограниченная мера действия. Примеры: väsähtä- ‛немного устать’ (от väsy-), suutahta- ‛немного рассердиться’ (от suuttu-). Есть также случаи, когда суффикс -ahta- (-ähtä-) обозначает действие только в начальном его отрезке. Примеры: seisahta- ‛остановится’ (от seiso- ‛стоять’), leiskahta- ‛вспыхнуть’ (от leisku- ‛пылать’). Изредка тот же суффикс показывает действие в приближении его к конечному оттенку. Пример: elähtä- ‛постареть’ (от elä- ‛жить’).

Заметим, что -ahta- (-ähtä-) выступает вместо первоначального -hta- (-htä-). Появление -ahta- (-ähtä-) обязано обобщению a (ä) в конце предшествующей морфемы и включению его в состав суффикса.

Нелишне указать, что при нарастании на -ahta- (-ähtä-) некоторых суффиксов сказывается одно фонетическое явление, ведущее начало из восточных диалектов финского языка: -ht- может оказываться в чередовании не с -hd-, а с -h-, причем h, следуя обычному порядку, может и исчезать. Примеры: pysähdyttä- (или pysähyttä-, pysäyttä-) ‛остановить’ при pysähtä- ‛остановиться’ (от pysy- ‛оставаться’); katsahdus ‛взгляд’ при katsahta- ‛взглянуть’ (от katso- ‛смотреть’) и рядом katsaus, установившееся в значении «обзор».

§ 203. В поэтическом языке употребляется еще суффикс -alta- (-ältä-). Он отмечает краткость и энергичность действия. Примеры: painalta- букв. ‛давнуть’ (от paina- ‛давить’), vedältä- ‛потянуть’ (от vetä- ‛тянуть’). В литературной речи данный суффикс сохраняется в отдельных случаях, причем часто теряя свой видовой характер. Пример: uskalta- ‛рискнуть’, ‛рисковать’ (от usko- ‛верить’), puhalta- ‛дунуть’, ‛дуть’ (от puhu- первонач. ‛дуть’).

Заметим, что первое a (ä) в суффиксах -alta- (-ältä-) объясняется так же, как первое a (ä) в суффиксах -aise—äise-) и -ahta- (-ähta-).

Отглагольные глаголы залоговой направленности (§§ 204-213)

§ 204. Отглагольными глаголами залоговой направленности мы условно называем отглагольные глаголы, которые вносят те или иные особенности в постановку субъектно-объектных отношений в предложении.

§ 205. Поскольку финские глагольные формы восходят к формам имен действия, залоговые (условно) отношения между глаголами приходится вести к залоговым (условно) отношениям между именами действия. Это не меняет существа подхода к залоговым (условно) категориям.

§ 206. Чрезвычайно важную роль в финском языке играют так называемые причинительные глаголы. Для них характерны два суффикса: во-первых, -ta- (-tä-) и, во-вторых, -tta- (-ttä-). Первый сохраняется только в случаях, когда выпал конечный гласный предшествующей морфемы, т.е. после согласного. Второй сохраняется почти исключительно в случаях, кода конечный гласный предшествующей морфемы не выпал. Таким образом, между обоими суффиксами создалось почти последовательное разграничение в употреблении. Следует заметить, что в суффиксе -tta- (-ttä-) могли фонетически совпасть былые -tta- (-ttä-), -kta- (-ktä-) и -pta- (-ptä-)[99], так что исторически -tta- (-ttä-) может иметь не один источник.

Причинительные глаголы имеют чаще всего значение «заставлять сделать что-либо» или «давать сделать что-либо», а если прибегнуть к более близкому переводу – «делать, сделать что-либо». Если причинительные глаголы образуются от непереходных глаголов, они имеют в сущности значение просто переходных глаголов, например, nos-ta- (раньше nousta-) ‛заставить подняться’, ‛поднять’ (от nouse- ‛подняться’).

Примеры с суффиксом -ta- (-tä-), кроме приведенного nosta-: pääs-tä- ‛впустить’, ‛выпустить’, ‛дать свободно продвинуться’ (от pääse- ‛добраться’, ‛выбраться’, ‛свободно продвинуться’), helis-tä- ‛производить звон’ – ‛заставлять издавать звон’ (от helise- ‛звенеть’ – ‛издавать звон’), kier-tä- в kiertele- ‛катить’ (от kiere- ‛катиться’), pimen-tä- ‛затемнять’ (от pimene- ‛затемняться’).

Примеры с суффиксом -tta- (-ttä-): pol-tta- ‛жечь’ (от pala- ‛гореть’), syö-ttä- ‛кормить’ (от syö- ‛есть’), juo-tta- ‛поить’ (от juo- ‛пить’), nai-tta ‛женить’ (от nai- ‛жениться’), soi-tta- ‛производить звучание’ (от soi- ‛звучать’), väsy-ttä- ‛утомить’ (от väsy- ‛устать’), istu-tta- ‛посадить’ (от istu ‛сидеть’), näy-ttä- ‛показать’ (от näky- ‛видеться’, ‛виднеться’), syty-ttä- ‛зажечь’ (от sytty- ‛загореться’), elä-ttä- ‛обеспечивать жизнь’, ‛содержать’ (от elä- ‛жить’), kuole-tta- ‛умертвить’ (от kuole- ‛умереть’).

Кроме указанного значения, причинительные глаголы могут иметь и другие значения. Так, встречается значение «действовать с помощью какого-либо действия», ближе – «делать с помощью какого-либо действия». Пример: voi-tta- ‛действовать с помощью проявления силы’, ‛побеждать’ (от voi- ‛проявлять силу’, ‛мочь’)[100].

§ 207. Среди особых значений причинительных глаголов немалую роль играет значение «прилагать усилия», «напрягаться в каком-либо действии», ближе – «действовать при каком-либо действии». При таком значении причинительные глаголы приобретают характер отдельных глаголов видовой направленности, обозначают интенсивное действие. Они могут оказываться и переходными и непереходными.

Примеры переходных глаголов: tuo-tta- ‛производить’ (от tuo- ‛приносить’, ‛приводить’), vie-ttä- ‛проводить (например, время)’ (от vie- ‛уносить’, ‛уводить’), kanna-tta- ‛поддерживать’ (от kanta- ‛нести’), pidä-ttä- ‛задерживать’, ‛мешать’ (от pitä- ‛держать’), koe-tta- ‛пытаться’ (от koe- ‛испытать’, ‛попробовать’).

Примеры переходных глаголов: näy-ttä- ‛казаться’ (от näky- ‛видеться’, ‛виднеться’), также со значением ‛заставлять видеться’, т.е. ‛показывать’; valvo-tta ‛проводить время в бодрствовании’ (от valvo ‛бдеть’), также со значением ‛заставлять бдеть’.

§ 208. Кроме причинительных глаголов, весьма важную роль в финском языке играют также так называемые возвратные глаголы. Для них характерен суффикс -u- (-y-), а в некоторых случаях -pu- (-py-). Суффикс первоначально был p-овый. В определенных фонетических условиях сочетание p-ового суффикса с предшествующим гласным фонетически дало -u- (-y-). Комбинация p-ового суффикса в сохраненном виде и -u- (-y-) дала -pu- (-py-)[101].

Возвратные глаголы в прибалтийско-финских языках – это просто непереходные глаголы, произведенные от переходных, какова бы ни была их более ранняя история. Во многих случаях те переходные глаголы, от которых образовались непереходные, не сохранились. Примеры: syöpy- ‛въедаться’ (от syö- ‛есть’), juopu- ‛пьянеть’ (от juo- ‛пить’), jatku- ‛продолжаться’ (от jatka- ‛продолжать’), valu- ‛литься (от vala- ‛лить’), näky- ‛видеться’, ‛виднеться’ (от näke- ‛видеть’), kuulu- ‛слышаться’ (от kuule- ‛слышать’), kainistu- ‛украситься’ (от kaunista- ‛украсить’), tasoittu- ‛выровняться’ (от tasoitta- ‛выровнять’).

§ 209. Есть случаи, когда суффикс -u- (-y-) оказывается после гласного. Например, kokou- ‛собраться’ и antau- ‛сдаться’, ‛отдаться’. Эти случаи требуют особых указаний.

Если возвратные глаголы образуются от глаголов на -t+a- (-t+ä-), то их основы некогда оканчивались на -t+u- (-t+y-).

Так, при kokot+a > kokoa ‛собрать’ мы находим kokot+u > kokou ‛собрать’. Это одна группа интересующих нас случаев.

Если возвратные глаголы образованы от глаголов без -t+a- (-t+ä-), то их основы нередко оканчивались на -p+u- (-p+y-) с сохраняющимся предшествующим гласным. Так, при anta- ‛давать’ мы находим antap+u- ‛сдаться’, ‛отдаться’ > atau-. Это другая группа интересующих нас случаев[102].

§ 210. Сохраняются следы возвратных глаголов с суффиксами -te- или -tte.

Прежде всего укажем на глаголы на -u-te- (-y-te-), где налицо комбинация двух суффиксов одного и того же значения. Данная комбинация используется только в части глагольных форм; в другой части употребляется только простое -u- (-y-). Данная комбинация применяется в тех формах, где окончания начинаются на t, n, k и где, в согласии с общими фонетическими нормами, выпадает предшествующее таким окончаниям e; от суффикса -te- при этом остается лишь -t-. Пример: kokoutu- ‛собраться’, где t (как и вообще в инфинитивах на -ta-, -tä-) является слабой ступенью tt, содержащего на первом месте заканчивающее основу t и на втором месте начинающее окончание t: antauttiin ‛сдались’, ‛отдались’ с it, такого же состава: antaunnut ‛сдавшийся’, ‛отдавшийся’ с nn из tn, antautkaa ‛сдайтесь’, ‛отдайтесь’ и рядом antauvat ‛сдадутся’, ‛отдадутся’ и т.п. Дело касается только глаголов, затронутых в предшествующем параграфе.

Далее укажем на старинные возвратные глаголы на -n-te-, выступавшие рядом с невозвратными (переходными) глаголами на -n-ta- (-n-tä-) в случаях вроде pimente- ‛затемняться’ рядом с pimentä- ‛затемнить’. Те и другие глаголы словообразовательно опирались на глаголы на -ne вроде pimene- ‛затемниться’. Глаголы вроде pimente- были однозначны с глаголами вроде pimene-; -te-здесь употреблялось так же дополнительно, как в -u-te- (-y-te-); см. выше. К этому надо добавить указание о следах -te- и -tte- в возвратных формах, о которых речь шла в главе «Глагольное словоизменение». В § 88 мы воздержались от объяснения форм, сведенных там в группу «а». Разбор их удобнее произвести сейчас.

В формах вроде peseikse ‛мыться’, peseitet ‛моешься’, peseite ‛мойся’, peseitkää ‛мойтесь’ мы наблюдаем некое «лишнее» i, которое трактуется как входящее в состав стяженного дифтонга[103]. В стяженном дифтонге i может восходить к e. Это e, находясь после гласного, предполагает перед собой в прежнее время согласный. Перед нами -t+e (pese-t+e-k-sen и т.п.).

В формах вроде peseitet ‛моешься’, peseite ‛мойся’, peseitkää ‛мойтесь’, где t является либо слабоступенным соответствием tt, либо (в peseitkää) результатом переработки последнего в сочетание согласного, перед которым стоял суффикс -tte-, «подкрепивший» указанное выше – -t+e с тем же значением.

§ 211. Суффиксы -te- и -tte- как суффиксы возвратных глаголов, вошедшие и в состав окончаний возвратных форм, не могут не иметь связи с суффиксами -ta- (-tä-) и -tta- (-ttä-), вошедшими в состав окончаний «пассивных форм» (см. § 92), которые некогда были по-настоящему пассивными (в несколько условном смысле этого термина); см. § 93. Дело в том, что значение возвратных и пассивных форм в условиях неупотребления при последних названий действователя чрезвычайно близко. Различие в гласном суффиксов [в одном случае e, а в другом – a (ä)] не может служить препятствием к сближению, так как чередование a (ä) с e представляет собой весьма обыкновенное на прибалтийско-финской почве явление, не во всех деталях впрочем выясненное[104].

Поскольку -ta- (-tä-) и -tta- (-ttä-) в составе пассивных форм приходится сближать с -ta- (-tä-) и -tta- (-ttä-) в составе причинительных глаголов (см. §§ 94-95), постольку сходного сближения требуют также -te- и -tte- в составе возвратных глаголов и возвратных форм. Как именно испытало преобразование значение причинительных глаголов, разъяснено в §§ 102-103. Основания для преобразования значения причинительных глаголов, указанные в этих параграфах, распространяются на возвратные образования.

§ 212. Есть случаи, где суффикс возвратных глаголов -te-, так легко нараставший в порядке «подкрепления» показа возвратного или просто непереходного характера глаголов (о его наращении см. § 210), в силу контаминации с -u- (-y-) преобразовывался в -tu- (-ty-). Это -tu- (-ty-), естественно, оказывается легко нарастающим в том же порядке.

Прежде всего перед нами случаи вроде mataloi-tu- ‛понизиться’ вместо первоначального mataloi-, от которого произведено mataloi-tta- ‛понизить’.

Далее, перед нами случаи вроде kokou-tu- ‛собраться’ (вместо kokou- и kokoute-), antau-tu- ‛сдаться’, ‛отдаться’ (вместо antau- и antaute-). В современно языке, если исключить поэзию, образования вроде kokou-tu-, antau-tu- совершенно вытеснили образования вроде kokou- или kokou-te-, antau- или antau-te-.

Наконец, перед нами случаи вроде kokou-n-tu > kokoontu- ‛собраться’, antau-n-tu > antaantu- ‛сдаться’, ‛отдаться’. Здесь «лишнее» некое n. Скорее всего это n объясняется тем, что некоторые формы глаголов на -te-, из которых возникли глаголы на -tu- (-ty-), могли пониматься и как формы глаголов на -nte-. Это те формы, где окончания начинались на t, n, k: перед указанными согласными e должно было выпадать и в случае основы на -te-, и в случае основы на -nte-, после чего перед этими согласными nt должно было упроститься в t[105].

§ 213. Интересное явление представлял собой суффикс -utta- (-yttä-), где скомбинированы суффикс возвратных глаголов на -u- (-y-) и суффикс причинительных глаголов на -tta- (-ttä). Данный сложный суффикс выступает не только там, где ему следует выступать, т.е. в случаях вроде kuulutta- ‛объявлять’, ‛заставлять слышаться’ (от kuulu- ‛слышаться’, образованного в свою очередь от kuule- ‛слышать’), но и там, где ему выступать не следовало бы, т.е. в случаях вроде kävellyttä- ‛заставлять гулять’, ‛водить гулять’ (от kävele- ‛гулять’).

Сложный суффикс -utta- (-yttä-) употребляется вместо суффикса -tta- (-ttä-) во всех случаях, когда нужно нарастить причинительный суффикс на трехсложную основу.

Примеры, кроме приведенного kävellyttä- ‛заставлять гулять’ (от kävele- ‛гулять’): värisyttä- ‛повергать в дрожь’ (от värise- ‛дрожать’), kirjoitutta- ‛заставлять писать’ (от kirjoitta- ‛писать’), pysähdyttä-, pysähyttä- ‛остановить’ (от pysähtä- ‛остановиться’), huomautta- ‛заставить заметить’, ‛обратить внимание’ (от huomaa- ‛заметить’), valtuutta- (из valtautta-) ‛дать овладеть’, ‛уполномочить’ (от valtaa- ‛овладеть’).

Происхождение описанного явления просто. Были случаи правильно построенной суффиксации -utta- (-yttä-), которые допускали переосмысление. Так, kuulutta- ‛объявлять’, ‛заставлять слышаться’ (от kuulu- ‛слышаться’ и далее от kuule- ‛слышать’) стало пониматься как kuulutta- ‛объявлять’, ‛заставлять слышать’ прямо от kuule- ‛слышать’. Случаев, где возможно было такого рода переосмысление, было много, и в результате глаголы на -utta- (-yttä-) стали широко производиться, минуя инстанцию глаголов на -u- (-y-), как глаголы, равнозначные глаголам на -tta- (-ttä-). С течением времени установились точные рамки этого явления.

Структура простого слова

Состав и расположение морфем (§§ 214-219)

§ 214. Слово составляется из морфем. На первом месте выступает корень, а далее располагаются суффиксы, сначала словообразовательные, а затем словоизменительные. Префиксов вовсе нет. Пример: ruoka-la-ssa ‛в столовой’; ruoka- – корень – ‛пища’, -la- – словообразовательный суффикс, обозначающий место, – ‛место пищи’, т.е. ‛столовая’; -ssa – суффикс падежа, называемого инессивом («в ком?», «в чем?») – ‛в столовой’.

§ 215. Словообразовательные суффиксы располагаются в порядке ступеней словообразования. Пример: te-o-llis-t-utta-minen ‛индустриализация’: te- (с последующим нулем как слабой ступенью k) здесь составляет корень со значение «делать»; -o- – суффикс отглагольного имени, обозначающего содержание действия – ‛дело’, ‛работа’; -llis- – суффикс прилагательного, обозначающего отношение к какому-либо предмету – ‛относящийся к делу, работе’, ‛промышленный’; -t- – суффикс отыменного глагола – ‛опромышливать’; -utta- – суффикс отглагольного глаголы причинительного порядка – ‛устраивать опромышление’, т.е. ‛индустриализовать’; -minen – суффикс отглагольного имени, обозначающего развертывание действия – ‛устраивание опромышления’, т.е. ‛индустриализация’.

§ 216. Именные словоизменительные суффиксы располагаются в следующем порядке: числовые показатели – падежные показатели – принадлежностные показатели. Пример: talo-i-ssa-mme ‛в домах наших’; здесь talo- – корень, -i- является показателем множественного числа, -ssa- – показателем падежа, называемого инессивом («в ком?», «в чем?»); -mme – показателем принадлежностной категории – ‛наш’.

§ 217. Указанный порядок именных словоизменительных суффиксов не во всем является первоначальным. Необходимо сделать следующими указания.

1. Первоначально не было случаев, где бы в одной форме сходились числовые и падежные показатели. Как явно из показаний мордовских языков, числа первоначально различались по линии номинатива (и аккузатива, поскольку он сходствовал с номинативом; см. § 41). Поэтому в косвенных падежах числовой показатель был невозможен, но зато там обязательно был падежный показатель. С другой стороны, в номинативе числовой показатель был возможен, но зато отсутствовал падежный показатель: номинатив характеризуется именно его отсутствием.

2. Место принадлежностных показателей первоначально могло быть различное. Первичные падежи все без исключения оказались развитием явлений словообразовательного порядка (см. главу «Глагольное словоизменение»).

Они возникли из особого суффигирования имен. принадлежностные показатели, установившиеся чрезвычайно рано, первоначально нарастали именно на эти особо суффигированные имена. Когда суффиксы, характерные для этих имен, приобрели качество падежных показателей, принадлежностные показатели остались на ранее занятом месте, т.е. в конце слова. Сложнее дело оказалось, когда в строй вступили различные вторичные падежи. Если вторичные падежи сложились путем передвижки морфологической границы падежных показателей, как это было в адессиве, аблативе и аллативе (sedältä-ni ‛из дома дяди моего’, букв. ‛от дяди-моего’, и т.п.), то употребление принадлежностного суффикса в конце слова должно было сохраниться. Но если вторичные падежи сложились путем сращения имени с послелогами, принадлежностные суффиксы могли оказываться на ином месте: ведь пока сочетания с послелогами еще сохранялись как таковые, принадлежностные показатели могли находиться в конце имени, перед послелогами. Как бы то ни было, но употребление принадлежностных суффиксов в конце слова в финском языке обобщилось.

§ 218. Глагольные словоизменительные аффиксы располагаются в следующем порядке: залоговые показатели (показатели «пассивности» или возвратности) – показатели времен и наклонений. Пример: anne-tta-isi-(h)in ‛дали бы’; здесь anne- – корень в одном из звуковых его видов; -tta- является показателем «пассивных» форм; -isi- – показателем сослагательного наклонения; -(h)in – формально показателем 3-го л. ед. ч.

§ 219. Приведенный порядок глагольных словоизменительных показателей является первоначальным. Чтобы это было ясно, необходимо кое-что пояснить. Залоговые показатели являются по происхождению суффиксами отглагольных глаголов залоговой направленности (см. §§ 204 и 205). Их первое после глагольной основы место вполне понятно. Показатели вторичных наклонений – возможностного (-ne-) и сослагательного (-isi) – являются по происхождению суффиксами отглагольных глаголов видовой направленности (см. §§ 193 и 195). Так как эти отглагольные глаголы видовой направленности модифицировали значение отглагольных глаголов залоговой направленности, то вполне понятно, что суффиксы вторичных наклонений следуют за залоговыми суффиксами. Показатели повелительного наклонения -k- или -ka- (-kä-) и показатели времен -k- и -i- восходят к тому периоду, когда глагольные формы составлялись на базе именных. Они играли в то время роль суффиксов имен действия, осложнявших имена действия, уже включавшие в себя суффиксы залоговой и видовой направленности. Поэтому они должны были помещаться после этих последних суффиксов. Старое место они сохранили и тогда, когда создались глагольные формы. Что касается лично-числовых показателей, то они восходят к принадлежностным показателям при указанных именах действия. Поэтому они должны были поместиться после всех суффиксов, входивших в состав этих имен действия. Старое место они сохранили и тогда, когда создались глагольные формы.

Строение морфем (§§ 220-222)

§ 220. В настоящее время морфемы строятся самым разнообразным образом.

Коренная часть слова в своем основном виде оканчивается на гласный или дифтонг, а в случае односложности – на долгий гласный, сложный гласный или дифтонг, но не на краткий гласный (только коренная часть местоимений может, в случае односложности, оканчиваться на краткий гласный). Но кроме основного вида коренная часть слов, в силу действия многообразных фонетических закономерностей, может приобретать и другие виды. Не говоря уже о таких явлениях, как чередование ступеней согласных, можно указать много других явлений, создающих новые виды корня. Нередко изменяется или утрачивается конечный гласный корня, изменяется последний из согласных, перерабатывается сочетание согласных, куда входит последний согласный, и т.д. Конечный гласный корня может вступать во взаимодействие с начальным согласным последующей морфемы или с согласным, составляющим последующую морфему. Выделяется взаимодействие с неслоговым -i (некогда трактовавшимся как согласный): -ai > -o(i) или -i, -äi > -i, -ei > -i, и т.п. Возможно также взаимодействие с последующим p: из сочетаний a, ä, e с последующим p возникли o, u (ö, y). Следует добавить, что нередки случаи, когда перед последующей морфемой обобщается какой-либо определенный гласный, и тогда этот гласный отходит в состав последующей морфемы. Так, при основном виде основы puhu- ‛говорить’ мы находим puh-ele ‛поговаривать’ (перед -le обобщилось e, и оно вошло в состав расширенного суффикса -ele-). В конце концов можно сказать, что звуковой вид коренной части финского слова отличается весьма сложной изменяемостью.

Последующие морфемы в своем основном виде оканчиваются тоже на гласный или дифтонг, но могут состоять из одного неслогового i (показатель множественного числа в косвенных падежах, показатель прошедшего времени и др.). Кроме основного вида, эти морфемы имеют и другие. Дело обстоит так же, как и с коренной частью слова, но несколько осложняется. На небольшом фонетическом теле суффиксов действие фонетических закономерностей сказывается так, что различные их, суффиксов, виды оказываются совсем непохожи один на другой. Так, один и тот же по происхождению суффикс оказывается (после корня) в следующих формах одного и того же глагола: kulta-a-n (из kulta-t+an) ‛золочу’, kulta-si-n ‛я золотил’, kulla-t-kaa ‛золотите’, kulla-n-nut ‛золотивший’. Бывает и так, что суффикс совершенно пропадает, хотя формы сохраняет обусловленное им значение. Так, суффикс возвратных глаголов -u- (-y-) совершенно вытесняется, если перед последующим суффиксом обобщается тот или иной гласный, например, vet-ist-ele- ‛упорно плакать’ (от vet-ist-y- ‛увлажниться’, но не от vet-is-tä- ‛увлажнить’). Ко всему этому нужно прибавить, что в силу действия различных морфологических ассоциаций при изменении одного и того же слова употребляются также эквиваленты, на супплетивных началах, различные по происхождению суффиксы. Так, в спряжение глаголов на -ne- вторглись явления из области спряжения глаголов на -t+a- (-t+ä-). В конце концов можно сказать, что звуковой вид суффиксов отличается изменяемостью в совершенно исключительной мере. Естественно, что оказывается множество типов склонения и спряжения[106].

Все это характеризует финский язык как язык, в очень значительной мере проникнутый флективным началом[107].

§ 221. Прослеживание флективных сдвигов, возникавших в разные эпохи, выяснение явлений обобщения определенных гласных перед некоторыми суффиксами и включения этих гласных в состав этих суффиксов, учет явлений смешения некоторых суффиксов и т.д., – все это позволяет приблизиться к некогда существовавшей гораздо более простой картине.

Мы приходим к тому, что корневая часть слова (исключая местоимения) была когда-то последовательно не менее чем двухсложной и оканчивалась последовательно на краткий гласный. По этому поводу следует заметить, что современные односложные корни на долгий или сложный гласный образовались во всех без исключения случаях на основе переработки двухсложных корней (например, финск. jää ‛лед’ получилось из слова, где между гласными двух слогов было ng; ср. саамск. jiegnga ‛лед’), современные односложные корни на i-овый дифтонг образовались во всех без исключения случаях на основе отпадения гласного после j (например, финск. voi ‛масло’ получилось из слова, где после j был гласный; ср. саамск. vuod’d’a ‛масло’ с d’d’ из jj), современное käy-‛идти’ не так давно заменило прежнее kävy-[108].

Мы приходим также к тому, что суффиксы, поскольку не составились путем слияния двух или более суффиксов или не возникли из отдельного слова, были когда-то последовательно односложны, начинались последовательно на согласный и оканчивались последовательно на краткий гласный.

Все это позволяет нам видеть в речи, которую продолжает финский язык, ярко выраженное агглютинативное начало.

§ 222. На этом, однако, нельзя останавливаться. Впечатление ярко выраженной агглютинативности в прошлом финского языка отчасти обманчиво. Это верно, что со временем явления флективного порядка разъясняются как явления относительно новые. Но надо учесть, что одновременно с процессом нарастания одних явлений флективного порядка шло изжитие других, ныне почти бесследно стершихся благодаря выравниванию отношений.

В финском языке сохраняются следы очень древних чередований гласных в первом слоге корня. Перед нами такие случаи, как pala ‛гореть’ и poltta ‛жечь’. За прибалтийско-финскими пределами мы находим больше следов таких чередований, а в восточных диалектах ханты языка даже использование таких чередований в морфологии. Это следы внутренней флексии.

Таким образом, мы можем констатировать в финском языке чисто агглютинативное «дно», хотя теоретически и можем допускать его на какой-нибудь исключительно большой исторической глубине.

Структура сложного слова

Соотношение и расположение слагающих частей (§§ 223-224)

§ 223. В финском языке есть два типа сложных слов: сложные слова подчинительного типа и сложные слова соположительного типа. Примерами сложных слов подчинительного типа могут служить nais-laulaja ‛женщина-певец’, т.е. ‛певица’, sana-kirja ‛слово-книга’, т.е. ‛словарь’. Примерами сложных слов соположительного типа может служить suomalais-venäläinen ‛финско-русский’ (это значение не равносильно значению «финский и русский», в связи с чем в данном случае нельзя видеть сочинения). Вместо сложных слов сочинительного типа последовательно употребляются словосочетания. Пример: isä ja äiti ‛отец и мать’ (ср. vanhemmat ‛родители’)[109].

Сложные слова подчинительного типа составляют два подтипа: приравнительно-подчинительный и неприравнительно-подчинительный. Примеры первого подтипа: nais-laulaja ‛женщина-певец’, т.е. ‛певица’, tammi-puu ‛дуб-дерево’. Примеры второго подтипа: sana-kirja ‛слово-книга’, т.е. ‛словарь’, maan-tie ‛страны-дорога’, т.е. ‛большая дорога’, ‛большак’, ‛шоссе’.

§ 224. В сложных словах подчинительного типа подчиненная часть строго предшествует подчиняющей. Это можно

[с. 150]

видеть хотя бы из приведенных в предшествующем параграфе примеров. В качестве примера глагольных сложных слов приведем laimin-lyö ‛вяло, равнодушно ударять’, т.е. ‛относиться беззаботно’, ‛пренебрегать’ (laimin отдельно уже не употребляется, но значение его понятно из laimea ‛вялый’, ‛равнодушный’ и других слов).

Порядок частей сложного слова подчинительного типа всегда позволяет точно определить, какая часть является подчиненной и какая подчиняющей. Иногда отношения подчинения не соответствуют тем, как каким мы привыкли в русском языке: то, что с точки зрения русского языка является подчиняющей частью, в финском языке является подчиненной, и наоборот. Пример: Karhus-rukka букв. ‛Кархунен-бедняга’. Здесь rukka трактуется как название рода, а Karhus как название признака, позволяющего определить вид, и является определяющей, значит, подчиненной частью. В русском бедняга Медведев дело обстоит иначе. Здесь бедняга является определением, т.е. подчиненным словом по отношению к Медведев.

Оформление сложного слова (§§ 225-229)

§ 225. Подчиняющая часть сложного слова имеет оформление, соответствующее роли сложного слова, взятого в целом в предложении. Пример: sana ei ole sanakirjassa ‛слова нет в слово-книге’, т.е. ‛в словаре’.

Подчиненная часть сложного слова оформляется независимо от роли сложного слова, взятого в целом, в предложении. Пример: puhumme tästä nais-laulajasta ‛мы говорим об этой женщине-певице’, т.е. ‛певице’. Особо стоят только сложные слова, образовавшиеся из сочетаний прилагательного и существительного, связанных согласованием. Пример: Uusi-maa ‛Нюландия’ (букв. ‛Новая страна’), род. п. uuden maan, и т.д.

§ 226. Оформление подчиненной части сложного слова, если оставить случаи вроде Uusi-maa ‛Нюландия’ (см. предшествующий параграф) бывает весьма разнообразно.

В одних случаях это оформление соответствует оформлению подчиненной части словосочетания, из которой сложное слово образовалось,– в рамках тех норм, словосочетания, какое по сей день действуют. Так, maan-tie ‛большак’, ‛шоссе’, по оформлению соответствует maan-tie ‛страны-дорога’, toimeen-pano ‛осуществление’ по оформлению соответствует toimeen pano букв. ‛в дело положение’.

В других случаях оформление подчиненной части сложного слова нулевое, иными словами, оформление отсутствует. Это не соответствует действующим нормам словосочетания. Примеры: sana-kirja ‛слово-книга’, т.е. ‛словарь’, mies-murha ‛человеко-убийство’.

Нулевое оформление в сложных словах не равносильно оформлению в номинативе.

Если простое слово оканчивается в ном. ед. ч. на -inen, -nen, подчиненная часть сложного слова оканчивается на -is, -s. Пример: lois-eläin ‛паразит-животное’ (при loinen ‛паразит’), Karhus-rukka ‛Кархунен-бедняга’ (при Karhunen ‛Кархунен’).

Если слово употребляется только во множественно числе, следовательно в номинативе множественного числа оканчивается на -t, подчиненная часть сложного слова не имеет этого оформления. Примеры: hää-kansa ‛свадебный народ’ (при häät ‛свадьба’ – всегда во множественном числе), markkina-päivä ‛ярмарочный день’ (при markkina-t ‛ярмарка’ – всегда во множественном числе).

Своеобразны случаи, когда слагающая часть сложного слова оформлена с помощью i-ового суффикса. Напомним переходы -ai > -o(i) или -i, ai > -i, ei > -i. Примеры: aito-vieri ‛забор-край’, т.е. ‛полоса земли у забора’ (при aita ‛забор’), soti-sopa ‛война-одежда’, ‛военная одежда’ (при sota ‛война’), silmi-vesi ‛глазо-вода’, т.е. ‛вода для промывания глаз’ (при silmä ‛глаз’). Случаи вроде vesi-kauha ‛водо-ковш’, ‛ковш для воды’ (при vesi ‛вода’) можно понимать двояко, ибо i может возводиться и к vete, и к vetei[110].

§ 227. Весьма трудно разграничение случаев, где подчиненная часть сложного слова оформляется генитивно, и случаев, где подчиненная часть сложного слова остается неоформленной.

Неоформлена подчиненная часть в следующих случаях:

1) целое – часть, охватывающее – охватываемое; например: olka-luu ‛плечо-кость’, ‛плечевая кость’, ikkuna-lasi ‛окно-стекло’, ‛оконное стекло’;

2) часть – целое, охватываемое –охватывающее; например: kavio-eläin ‛копыто-животное’, ‛копытное животное’, sana-kirja ‛слово-книга’, т.е. ‛словарь’;

3) материал – определяемый по нему предмет; например: kivi-talo ‛каменный дом’;

4) источник – определяемый по источнику предмет; например: lähde-vesi ‛роднико-вода’, ‛родниковая вода’;

5) назначение – определяемый по назначению предмет; например: kerma-astia ‛сливко-посуда’, ‛сливочник’.

6) место – определяемый по месту предмет; например: katu-oja ‛улица-канава’, ‛уличная канава’;

7) время – определяемый по времени предмет; например: kevät-tulva ‛весно-разлив’, ‛весенний разлив’;

8) переходное действие – объект действия; например: kylvö-heinä ‛посево-трава’, ‛посевная трава’;

9) непереходное действие – носитель действия; например: muuto-lintu ‛переселение—птица’, ‛перелетная птица’;

10) объект действия – переходное действие или действователь; например: ihmis-tuntija ‛человеко-знаток’, ‛знаток человека’;

11) носитель действия – непереходное действие; напримем: ihmis-elämä ‛человеко-жизнь’, ‛человеческая жизнь’.

Наряду со сложными словами некоторых перечисленных групп (1, 10, 11), употребляются словосочетания, где подчиненное слово оформлено генитивно. Так, говорится kuusen oksa ‛ветвь ели’ (букв. ‛ели ветвь’), ihmisen tuntija ‛знаток человека’ (букв. ‛человека знаток’), ihmisen elämä ‛жизнь человека’ (букв. ‛человека жизнь’).

Так как словосочетания могут превращаться в сложные слова, то в подобных случаях мы можем встретиться и со сложными словами, где подчиненная часть оформлена генитивно. Это, однако, не создает «беспорядка». Дело в том, что между случаями, где отсутствует оформление, и случаями, где выступает генитив, есть все-таки разница в значении. В случаях, где нет оформления, всегда более или менее ярко представлена характеристика по качеству, а в случаях, где выступает генитив, всегда более или менее ярко представлена характеристика по отношению. Так, olka-luu значит собственно ‛такая кость, какая имеется в плече’, а kuusen oksa ‛та ветвь, которая имеется у ели’, ihmis-tuntija значит ‛такой человек, какой знает людей’, а ihmisen tuntia ‛тот человек, который знает людей’, ihmis-elämä значит ‛такая жизнь, какую ведет человек’, а ihmisen elämä ‛та жизнь, которую ведет человек’ [111].

§ 228. Есть случаи употребления словосочетаний, где подчиненное слово оформляется генитивно, и кроме только что указанных случаев. Приведем следующие:

1) обладатель (проявляющий обладание активно) – обладаемое; например: isän talo ‛дом отца’ (букв. ‛отца дом’);

2) родственник, свойственник, вообще близкое существо – определяемое по близости существо; например: Pietarin poika ‛сын Петра’ (букв. ‛Петра сын’);

3) предмет – его особенность или свойство; например: vuoren korkeus ‛высота горы’ (букв. ‛горы высота’);

4) действователь – переходное действие; например: ahneen raha-himo букв. ‛скупца денег-желание’.

Если из таких словосочетаний получаются слова, то подчиненная часть оформлена генитивно.

§ 229. Особо следует выделить сложные прилагательные на -inen, где первая слагающая часть, ведя начало от прилагательного, либо не имеет оформления, либо оформляется m-n. Примеры: hyvä-tapainen или hyvän-tapainen ‛добронравный’, suuri-arvoinen или suuren-arvoinen ‛очень ценный’, ‛очень важный’ (букв. ‛великоценностный’, ‛великодостоинственный’). Естественно, что во многих случаях практика употребления складывается либо целиком в пользу отсутствия -n, либо целиком в пользу наличия -n.

Оформление на -n в таких случаях не может быть названо генитивным: генитивное значение не чувствуется. Скорее всего, случаи вроде hyvän-tapainen, suuren-arvoinen можно сопоставить со случаями вроде tavattoman suuri ‛необычайно большой’, kauhean iso ‛страшно большой’. В таких случаях n-овые образования относятся к тем инструктивноподобным образованиям («как?»), о которых речь шла в § 8.

Сложное слово и словосочетание (§§ 230-231)

§ 230. Различение сложных слов и словосочетаний не всегда является легким.

Если из двух речевых единиц, расположенных в твердом порядке, первая является неоформленной, то отсутствует морфологический «порог» между этими двумя единицами, ослабляется противостояние этих единиц и создается тенденция к трактовке совокупности этих единиц как одной сложной единицы. Особенно ярко это ощущается в тех случаях, когда отсутствует не только словоизменительное, но и словообразовательное оформление первой единицы, т.е. в случаях вроде kivi-talo ‛каменный дом’ (букв. ‛камне-дом’). Несколько меньше это ощущается в тех случаях, когда отсутствует словоизменительное оформление, но наличествует словообразовательное, т.е. в случаях вроде maalais-elämä ‛сельская жизнь’ (букв. ‛сельско-жизнь’). Однако и в последней категории случаев тенденция к трактовке совокупности единиц как одной сложной единицы выражена достаточно ярко, если сопоставить ее с категорией случаев типа maalainen elämä ‛сельская жизнь’.

Конечно, о полном слиянии двух единиц в одну сложную можно говорить только при дополнительном условии семантического сплавления единиц, обусловленного сдвигом в значении целого по сравнению с «суммой» значений составляющих его единиц – в случаях вроде maa-ilma первонач. букв. ‛земле-воздух’ (строго говоря, ilma когда-то значило не ‛воздух’, а ‛открытое светлое пространство’), ныне ‛мир’.

Если из двух речевых единиц, расположенных в твердом порядке, первая оформлена, связывание их во дну сложную единицу происходит гораздо труднее.

Есть некоторые внешние выражения связывания, хотя бы неполного, двух единиц в одну сложную. Сюда относится прежде всего установление употребления данной единицы только в составе данной комбинации или только в составе комбинаций данного типа: мы имеем в виду случаи вроде nyky-aika ‛теперешнее время’ (nyky отдельно не употребляется) или päivä-kausi ‛дне-промежуток времени’ (kausi отдельно не употребляется). Сюда же относится изменение звукового вида той или иной единицы по сравнению с обычным видом; имеем в виду случаи вроде mailma вместо приведенного maa-ilma ‛мир’.

§ 231. Нет сложных слов, которые бы не возникли из словосочетаний или не следовали бы типам сложных слов, возникших из словосочетаний.

Нормы словосочетаний, отражающиеся в сложных словах, часто не соответствуют современным нормам. Особенно следует обратить внимание на то, что в сложных словах отражается былое связывание имен – подчиненного и подчиняющего – без оформления, на началах примыкания.

Структура простого предложения

Концентры подлежащего и сказуемого (§§ 232-235)

§ 232. Основным типом финского простого предложения является подлежащно-сказуемостное предложение.

Концентр подлежащего (концентр темы высказывания) необязателен; есть ряд типов бесподлежащно-сказуемостных предложений: включенно-личные (1-е и 2-е л. ед. и множ. ч., например, laulan ‛пою’), неопределенно-личные (особые неопределенно-личные формы, например, laulu lauletaan ‛песню поют’, также 3-е л. ед. ч., например, tähän voi luottaa букв. ‛на это может положиться’), безличные (3-е л. ед. ч., например: sataa ‛дождит’, minua janottaa букв. ‛меня томит жаждой’).

Концентр сказуемого (концентр развертывания высказывания до его завершения – до соотнесения содержания высказывания с реальной действительностью), наоборот, строго обязателен, если, конечно, не говорить о неполных предложениях.

§ 233. В концентры подлежащего и сказуемого вкладываются понятия предмета и ситуации. Эти два понятия получают выражение в грамматических категориях существительного (или эквивалентного ему слова) и глагола.

В связи с этим в основу построения концентра подлежащего ставится существительное (или эквивалентное ему слово), а в основу построения концентра сказуемого – глагол.

Концентр подлежащего никогда не имеет в своей основе что-нибудь иное, чем существительное (или эквивалентное ему слово). В случаях вроде hyvä on mennä kotiin ‛хорошо пойти домой’ или hyvä on, että menette kotiin ‛хорошо, что вы идете домой’ инфинитив или придаточное предложение отнюдь не занимает позицию подлежащего: перед нами отчетливое безличное предложение, где инфинитив или придаточное предложение выступает в роли своеобразно поставленных распространителей. Вряд ли нужно говорить о том, что субстантивизированное слово может класться в основу концентра подлежащего на тех же началах, что существительное.

Концентр сказуемого, со своей стороны, никогда не имеет в своей основе чего-либо иного, чем глагол. Глагол в предложении обязателен, хотя бы вспомогательный глагол. Говорится, например, poika on hyvä букв. ‛мальчик есть хороший’.

Особо стоят только предложения-пословицы, где дело может обходиться без глагола. пример: terä veitsen, järki miehen kunnia ‛острие – ножа, разум – мужа честь’.

§ 234. Сказуемое во множественном числе сообразуется с подлежащим, если таковое налицо.

Оговорки требует случай, когда подлежащее выражено партитивом (который здесь указывает на неполную причастность предмета к ситуации). В этом случае сказуемое стоит обязательно в единственном числе. Пример: kirjoja on pöydällä ‛книги (в ограниченном количестве) на столе’; ср. карельск. книйгуа он столалла с тем же значением, где использован партитив единственного числа, но не множественного числа. Очевидно, в финском языке дело обстояло когда-то так же, как в карельском[112].

В сферу сообразования втягиваются имена, ближайшим образом связанные с глаголом, если это по смыслу определитель подлежащего. Например: pojat ovat hyvät букв. ‛мальчики суть хорошие’, pojat tulivat hyviksi ‛мальчики стали хорошими’. Впрочем, есть различные следы того, что еще относительно недавно касалось только номинативно оформленных слов.

§ 235. Современная постановка концентров подлежащего и сказуемого не является исконной.

Мы знаем, что глагольные формы развились на базе именных. Следовательно, когда-то концентр сказуемого имел не глагольный, а именной характер. Долгое время сохранялась возможность выбора между глагольным и именным предложениями, о чем свидетельствуют предложения-пословицы вроде приведенного terä veitsen, järki miehen kunnia ‛острие – ножа, разум – мужа честь’. Иными словами, долгое время сохранялось то положение вещей, которое до сих пор характерно для всех финноугорских языков, кроме прибалтийско-финских. Полное исключение именных предложений (кроме пословиц) из обихода – вплоть до появления случаев вроде poika on hyvä букв. ‛мальчик есть хороший’ – относится к весьма позднему времени и обязано иноязычным влияниям, начиная с литво-латышского.

Предложение тех времен, когда еще не было глагола, имело совершенно иной характер, чем современное. Оно строилось на началах приравнивания обозначений одного и того же явления по разным причинам. Представление об этом может дать приведенная пословица. В ней острие приравнивается к чести ножа, разум – к чести мужа. Говорилось вообще, в порядке приравнивания, например, «щука – рыба», «рыба – улов-мой», «старик – рыбо-ловец» и т.п.

Развертывание приложения (§§ 236-252)

§ 236. Как концентр подлежащего, так и концентр сказуемого могут в свою очередь разбиваться на концентры поясняемого и поясняющего, те в свою очередь на концентр такого же рода и т.д. Отношения, создающиеся таким путем, являются подчинительными отношениями.

Если две или больше единицы на лестнице подчинения занимают одинаковое место, они находятся в сочинительном отношении.

Отношения, которые стоят вне подчинения, и внесогласносоположительные отношения наблюдаются только в особых случаях, например в составных названиях чисел или в составных именах людей.

§ 237. Большую роль играет также понятие особенности предмета, получающее выражение в грамматической категории прилагательного.

Прилагательное согласуется с существительным, которое поясняет, в числе и падеже. Притяжательную суффиксацию оно может иметь только при условии, если управляет генитивом (hänen näköisensä mies ‛ему по виду подобный человек’, букв. ‛его видный человек’).

§ 238. Согласование прилагательного с существительным, к которому оно относится, отнюдь не составляет особенно древнего явления. В финноугорских языках за пределами прибалтийско-финских такого согласования нет. Оно установилось, надо думать, не без воздействия соседних языков индоевропейской системы – балтийских (литво-латышских).

Отдельные прилагательные (и эквивалентные им слова) до сих пор не согласуются. Это pikku ‛маленький’, kelpo ‛хороший’, ‛достойный’, aika ‛значительный’, eri ‛разный’, ensi ‛первый’, viime ‛последний’, koko ‛весь’, joka ‛каждый’.

§ 239. Прилагательные имеют то же происхождение, что существительные. Они получили свое особое значение и свои грамматические особенности в позиции определения. Мы уже неоднократно встречались с проявлением процесса адъективизации первичных имен. Мы встречались с ними при обсуждении происхождения причастий (см. §§ 117-121 в связи с § 114), равно как и при обсуждении происхождения различных собственно прилагательных (см. §§ 134, 143, 145, 147, 149, 151, 170, 173, 174, 177). Все это случаи вроде pimeä metsä ‛тьмо-лес’, ‛темный лес’ (до сих пор имеются pimeä ‛тьма’ и pimeä ‛темный’.

От процесса адъективизации первичных имен следует отличать процесс субстантивизации уже готовых прилагательных в тех случаях, когда существительное, к которому они относятся, по тем или иным причинам устранено. Субстантивизиция выступает в разных степенях. Полноты она достигает тогда, когда устраненное существительное не может быть восстановлено или восстанавливается только искусственно, например: eteinen ‛передняя’, kannullinen ‛канна (как мера)’.

§ 240. Адъективизация первичных имен в позиции определения представляет собой явление отнюдь не слишком простое. Следует учитывать, что определительное отношение двух первичных имен могло быть двоякое: приравнительно-определительное и неприравнительно-определительное. Сочетания, например, «щука-рыба», «береза-дерево», «красавица-девушка» были построены на приравнительно-определительных началах, а сочетания, например, «домо-крыша», «тьмо-лес», «красо-девушка» – на неприравнительно-определительных.

Существовала тенденция к переработке случаев неприравнительно-определительной связи в случаи приравнительно-определительной. Так, «красо-девушка» могло (никак формально не перестраиваясь) переосмысливаться как «красавица-девушка», «свето-день» – как «светлое (нечто) = день», «пахото-земля» – как «вспаханное (нечто) = земля». Это не что иное, как смысловая ассимиляция определяющего слова определяемому – первое по направленности на тот или иной предмет уподоблялось второму.

Смысловая ассимиляция определяющего слова определяемому – неизбежный этап адъективизации первичного имени, поскольку последнее связывалось со своим определяемым на неприравнительно-определительных началах. Весь процесс адъективизации первичного имени в таких случаях можно представить таким образом: «красо-девушка» > «красавица-девушка» > «красивая девушка», «свето-день» > «светлое (нечто) = день» > «светлый день», «пахото-земля» > «вспаханное (нечто) = земля» > «вспаханное земля».

§ 241. От понятия особенности предмета, получающего выражение в грамматической категории прилагательного, отличается понятие количества предмета, получающее выражение в грамматической категории (имени) количественного. Категории эти однородные: они являются категориями определения, но тем не менее различные.

Своеобразие количественного (если не говорить об yksi ‛один’) сводится к следующему.

1. По линии номинатива и сходного с ним аккузатива количественного имя не согласуется с существительным, к которому относится, а управляет им в партитиве, например kaksi poikaa ‛два мальчика’ и ‛двух мальчиков’ (kaksi), но по линии других падежей оно согласуется с существительным, например, kahdella pojalla ‛у двух мальчиков’.

2. Сочетание количественного имени и существительного выводится за рамки категории числа, формально строится средствами единственного числа, например, kaksi poikaa, kahdella pojalla. Вторжение представления множественности выражается только в том, что аккузатив строится сходно с номинативом (ср. сходство номинатива и аккузатива во множественном числе в склонении других слов).

Во избежании неясностей необходимо указать, что количественное имя – один из «отрядов» счетно-измерительных слов. Счетно-измерительные слова – это не грамматическая, а семантическая категория. Прочие счетно-измерительные слова остаются в рамках других грамматических категорий. Так, toinen ‛второй’ – порядковое прилагательное.

§ 242. Грамматическое своеобразие количественного имени получает следующее объяснение. Сделаем небольшой экскурс в прошлое, когда еще не было согласования определения с определяемым (см. § 59). Примем в расчет времена, когда число различалось только в номинативе (и аккузативе, поскольку он сходствовал с номинативом; см. § 41). Не забудем, что показатель множественного числа (-t, первоначально в чередовании с -ta, -tä; см. § 37) сходен с показателем партитива (-ta, -tä, первоначально в чередовании с -t; см. § 10); это сходство может опираться и на историческую связь (см. § 51).

Таким образом, когда-то было, с одной стороны, hyvä koirat(a) ‛хорошие собаки’, huva koiralla (так в книге — admin) ‛у хороших собак’ как и ‛у хорошей собаки’) и т.п., а с другой стороны, kaksi koirat(a) ‛две собаки’, kaksi koiralla ‛у двух собак’, и т.п. Количественные имена тогда не имели никаких характерных особенностей, ничем не отличались от прилагательных. Кстати сказать, тогда рядом существовали и lauma koirat(a) ‛стая собак’ (букв. ‛стае-собаки’), lauma koiralla ‛у стаи собак’ (букв. ‛у стае-собак’).

Расхождение между прилагательными и количественными сложились в различном преобразовании старых отношений. Прилагательные вступили на путь согласования с существительными в обстановке выработки чисел по линии всех падежей. Количественные же имена пережили более сложные сдвиги. По линии косвенных падежей они вступили на путь согласования с существительными в обстановке задержки в выработке категории чисел (эта категория была не нужна – реальное число явствовало из лексического содержания количественных). По линии номинатива (и аккузатива, поскольку он был сходен с номинативом) старое оформление сохранилось, но, поскольку числовая категория была не нужна и испытывала «атаки» со стороны косвеннопадежных построений, это оформление было переосмыслено: стало пониматься не как оформление множественного числа, а как оформление партитива. Кстати, нечто сходное испытали построения вроде lauma koirat(a), lauma koiralla; lauma koirat(a) стало пониматься не как оформление множественного числа, а как оформление партитива. Вместо lauma koiralla и т.п. было построено koirien laumalla ‛собак со стаей’, и т.п.

Замечательно, что все это подтверждается фактами из мордовского языка, которые обнаруживают значительную древность. По-мордовски до сих пор говорится одинаково паро пинеть ‛хорошие собаки’, паро пинень ‛у хороших собак’ (как и ‛у хорошей собаки’) и т.п. и рядом кавто пинеть ‛две собаки’, кавто пинень ‛у двух собак’. Вместе с тем в мордовской речи в некоторой мере сказываются два явления. С одной стороны, при количественном крупного счета практикуется, с некоторыми колебаниями, выход из рамок категории числа. Так, лучше сказать комсь пине ‛двадцать собак’, чем комсь пинеть. С другой стороны, у количественных неточного счета наблюдается своеобразное безразличие в употреблении множественного числа или партитива, покоящееся на первоначальном их сходстве. Так, говорится и ламо пинеть и ламо пинеде ‛много собак’. Впрочем, рядом мы находим и стада скалт, и стада скалдо ‛стадо коров’, и т.п. Все это начало тех явлений, которые развернулись в финском языке, как и в других прибалтийско-финских.

Как видно, особая категория количественных имен в финском языке представляет собой явление относительно позднее.

§ 243. Кроме существительного, прилагательного и количественного, в именную сферу слов входят еще наречия, выступающие в позиции обстоятельств. Тем не менее это слова, обнаруживающие близость к существительным, а следовательно к именам вообще. Близость наречий к существительным выражается в том, что они наряду с существительными могут выступать в роли однородных членов предложения. Так, на вопрос «где?» можно ответить и наречием и существительным. То же можно сказать и в отношении вопросов «когда?», «как?», «почему?» и т.д.

В именной сфере наречия представляют чрезвычайно пеструю массу явлений. Их объединение в одну категорию совершенно условно.

§ 244. Громадное большинство наречий являются по происхождению существительными. Адвербиализация существительных оказывается тогда, когда существительное перестает подчинять себе прилагательное: в этом случае мысль уже перестает иметь дело с предметом, наделенным особенностями. Во многих случаях наречия отражают уже исчезнувшие формы существительных. Иногда на почве разрыва с существительными наречия испытывают дальнейшую морфологическую переработку в пределах возможностей существительного, например, получают комбинированную суффиксацию, у существительных не наблюдающуюся, или развивают тенденции, у существительных только намеченные или совсем не намеченные. Примеров приводилось много при обсуждении именного словоизменения.

Некоторые наречия, однако могут восходить к словам, никогда не бывшим существительными. Если не говорить о наречиях, заимствованных из иноязычных источников, наречиях изобразительного происхождения и, наконец, о некоторых неясных случаях, то приходится иметь в виду только разве первые компоненты сочетаний вроде ypö yksin ‛совсем в одиночестве’, täpö täysi ‛совсем полный’, typö tyhjä ‛совсем пустой’. Тут перед нами по существу удвоительное явление. Пока удвоение существовало как таковое, два слова представляли собой один удвоенный член предложения. Когда удвоение перестало существовать как таковое, первое слово стало пониматься как поясняющее второе.

§ 245. Не менее богата, чем именная, глагольная сфера слов. Глагол как таковой включает в свой состав финитные формы (в позиции сказуемого) и инфинитивы. К инфинитивам близки герундии, которые являются глагольными наречиями. Как подчиненные слова они выступали в роли наречий, но как подчиняющие являются глагольными словами: они подчиняют себе существительные и наречия совершенно так же, как и финитные формы глагола. Относительно причастий надо сказать, что они подчиняются другим словам совершенно так же, как прилагательные, но подчиняют себе существительные и наречия совершенно так же, как финитные формы глагола, сочетая понятия особенности предмета и ситуации.

§ 246. Происхождение всех образований глагольной сферы, выходящих за рамки финитных форм, прослежено в главе «Глагольное словоизменение». Общий итог: инфинитив и герундии восходят к формам существительных имен действия, а причастия являются результатом адъективизации этих существительных имен действия.

§ 247. Кроме полновесных слов, в финском языке имеются также неполновесные, т.е. служебные, слова. Из таких слов важно остановиться на послелогах и предлогах, которые играют существенную роль в построении подчинительных цепей слов.

Послелоги связывают обычно с генитивом обслуживаемых ими слов, иногда с партитивом. Примеры: pöydän alla ‛под столом’, jokea myöten ‛по реке’, ‛вдоль реки’.

Предлоги, употребляемые значительно реже, связываются также либо с генитивом, либо с партитивом. Пример: läpi seinän ‛сквозь стену’, pitkin järveä ‛вдоль озера’. В очень многих случаях (из связывающихся с генитивом почти во всех) предлоги могут употребляться и как послелоги.

§ 248. Предлоги, связывающиеся с генитивом, являются по происхождению послелогами, утратившими первоначальное место в цепи слов, что ясно из возможности употребления очень многих предлогов этого типа и как послелогов.

Предлоги и послелоги, связывающиеся с партитивом, являются по происхождению существительными, утерявшими полновесность. Так, pitkin järveä или järveä pitkin ‛(проехать) вдоль озера’ когда-то значило ‛(проехать) по длине озеро’ или ‛(проехать) озеро по длине’.

В отдельных случаях история предлогов и послелогов, связывающихся с партитивом, несколько сложнее. Но и эти предлоги и послелоги в конечном счете восходят к существительным. Так, jokea myöten ‛по реке’, ‛вдоль реки’ раньше значило ‛реки держась (реке следуя)’, и myöten тогда представляло собой герундий от глагола со значением «держаться (следовать)». А герундии, как мы знаем, возникли из имен действия, точнее – из существительных, обозначавших действие.

Что касается послелогов, связывающихся с генитивом, то они во всех без исключения случаях существительные, утерявшие полновесность. Так, pöydän alla ‛под столом’ (букв. ‛стола в низу’)

§ 249. Обозревая слова, которые входят в состав развертываемого предложения, мы видим, что они все имеют то же происхождение, что существительные. Пути их сложения различны: одни возникли из слов того же происхождения, что существительные, в особых путях роста глагольных форм; другие – в особых путях адъективации, и т.д. Но источник их один и тот же.

§ 250. Учитывая, что явления словоизменения (кроме притяжательной суффиксации) имеют относительно позднее происхождение, мы не можем не признать, что когда-то простое предложение строилось как цепь словоизменительно (кроме притяжательной суффиксации) неоформленных слов одного и того же качества, связанных на подчинительных началах около подлежащего и сказуемого или – если верно, что в исторической перспективе раскрывается картина отсутствия противостояния концентров подлежащего и сказуемого – около одного возглавляющего слова.

§ 251. Какого рода подчинительные связи следует мыслить в том далеком прошлом, о котором сейчас будем говорить.

Ясно, что существовала определительная связь слов одного и того же качества, приравнительная или – без формальных отличий – неприравнительная.

Для определительной связи было характерно, что определение предшествовало, как и теперь, определяемому. Порядок следования и был средством показа того, какое слово выступает в роли определения и какое в роли определяемого.

Были ли еще какие-нибудь другие подчинительные связи слов? Дополнительная (или обстоятельственная) связь слов могла развернуться в полной мере только в обстановке знакомства с падежами, а их в той исторической глубине, какую мы имеем в виду, еще не было. Но зачатки дополнительной (или обстоятельственной) связи могли существовать. Особенно это относится к словосочетаниям, возглавлявшимся названиями ситуации. Многосторонность характеристики ситуации со стороны ее участников (как и со стороны ее пространственных и временных «вех» и т.д.) могла создавать особую постановке подчинительной связи, не укладывавшуюся в нормы определительной и росшей в направлении дополнительной (или обстоятельственной) связи. Впрочем, многосторонность характеристики ситуации для глубокой древности не должна преувеличиваться. Не исключается, что до поры до времени она не играла заметной роли. Если так, то до поры до времени дополнительная (или обстоятельственная) связь совсем мало отличалась от определительной.

Нельзя утверждать, что в отношении порядка слов дополнительная (или обстоятельственная) связь, поскольку она в рассматриваемой глубине существовала, была поставлена иначе, чем определительная. Если в современном финском языке дополнительная (или обстоятельственная) связь, в противоположность определительной, характеризуется «свободным» порядком слов, то в рассматриваемой глубине «свободный» порядок слов мог осуществляться только разве с огромными ограничениями. Некоторые финноугорские языки, например, удмуртский, еще недавно держались в случае дополнительной (или обстоятельственной) связи того же в общем порядка слов, что в случае определительной связи: дополнение (или обстоятельство) предшествовало дополняющему (или объясняющему с обстоятельственной стороны слова), в связи с чем финитный глагол оказывался в конце предложения.

§ 252. Здесь следует указать на один замечательный случай, который можно объяснять как отражение исторически очень древней возможности употреблять дополнение – при каких-то условиях – после дополняемого.

Как мы знаем из § 100, отрицательные обороты типа ei anna ‛не дает’, ‛не даст’, älä anna ‛не давай’, ‛не дай’ возникли из сочетаний, где спрягаемое отрицание типа ei, älä было полновесным глаголом со значением вроде ‛воздерживается’, ‛воздержится’, ‛воздержись’. Этот полновесный глагол и последующие глагольные формы возникли из тех же источников, что существительные.

Если держаться категорий словоподчинения, то отношения между первым и вторым компонентами отрицательных оборотов – безразлично, в эпоху ли, когда возникли глаголы, или в эпоху, когда они еще не возникли, – приходится освещать как отношения между дополняемым и дополнением.

А если освещать отношения между первым и вторым компонентами отрицательных оборотов как отношения между дополняемым и дополнением, то приходится констатировать, что в данном случае дополняемое и дополнение были связаны как предшествующие и последующие. Так как такая последовательность в данном случае характерна вообще для финноугорских языков, то ее приходится относить к далекому историческому прошлому, рассматриваемому в §§ 249-250.

Возникает, однако, вопрос: имеем ли мы право держаться категорий словоподчинения до любой исторической глубины? Так как в речи нет ни одной «исконной» категории, то очевидно, что и категории словоподчинения возникли в ходе развития. Рассматриваемый случай можно подвергнуть испытанию и с точки зрения процесса развития, когда еще вовсе не было выработано словоподчинение и его категории.

Примечания:

[1] И. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания. Госполитиздат, 1951, стр. 33.

[2] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1952, стр. 303.

[3] И. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания, стр. 34.

[4] Постановление Президиума АН СССР от 21/VI 1949. Изв. АН СССР, 1949, т. VIII, вып. 6, стр. 498.

[5] Там же, стр. 499.

[6] Литературная газета от 16 ноября 1949 г.

[7] Известия АН СССР, 1949, т. VIII, вып. 6, стр. 505.

[8] E.N. Setälä. Zur Ceschichte der Tempus und Modusstammbildung in der finnisch-ugrischen Sprachen. Helsinki, 1891.

[9] О диалектных формах вроде keskein, eilein см. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 92-93.

[10] Об исторической связи генитива с локативом см. в нашей статье «Происхождение с-овых внутреннеместных падежей в западных группировках финноугорских языков» (Ученые записки К.-ФГУ, I, Петрозаводск, 1947). В статье, в частности, указано, что в мордовской речи, кроме наследника генитива на -n, есть еще следы генитива на -n плюс гласный.

[11] В мордовских языках генитив отвечает, с одной стороны, на вопросы «кого?», «чего?» («чей?»), а с другой – на вопросы «у кого?», «у чего?», на первый – в позиции определения, а на второй – в позиции косвенного дополнения. Примеры: с одной стороны, учителень кудо ‛учителя дом’, а с другой – учителень ульнесь кудо ‛у учителя было дом’. Приведенные примеры из финского языка заставляют думать, что когда-то дело обстояло так же на прибалтийско-финской почве.

[12] Когда-то a (ä) в не-первых слогах заменялось через е в положении между двумя относившимися к тому же слогу переднеязычными согласными (в данном случае между относившимися к тому же слогу -n и другими переднеязычными согласными). Об этой закономерности (и, в частности, о ее действии в формах комитатива) см. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 51.

[13] Напомним, что когда-то a (ä) в не-первых слогах заменялось через е в положении между двумя относившимися к тому же слогу переднеязычными согласными.

[14] Подробнее см. в нашей статье «Происхождение финских имен на -inen с основой на -ise в прибалтико-финских языках». (Советское финоугроведение, V, Петрозаводск, 1949); специально о двух n в -inen см. статью Белякова «Несколько замечаний о финских именах на -inen (Известия К.-финской научно-исследовательской базы АН СССР, № 1-2, Петрозаводск, 1947).

[15] Примечание В.И. Лыткина [1]: «Суффиксальный элемент -н общефинноугорского локатива (местного падежа), отвечающего на вопрос “где?”, встречается во всех современных финноугорских языках и служит для выражения места (на вопрос “где?”), времени и некоторых других грамматических значений, развившихся из первоначального собственно местного значения. В одних языках (например, в удмуртском и коми) этот суффикс является оформителем падежа, в других – он сохранился в застывшем виде в наречиях и послелогах. Примеры: в значении местного падежа – коми карын ‛в городе’ (кар ‛город’), удм. лудын ‛в поле’ (луд ‛поле’); в наречиях и послелогах – морд. т’эл’на ‛зимой’ (т’эл’э ‛зима’), мар. пöрт дэран ‛у дома’ (пöрт ‛дом’, дэр – послелог), коми тан ‛здесь’ (та- ‛этот’), венг. télen ‛зимой’, хант. хатна ‛дома’ (хат ‛дом’), манс. тёлнŏ ‛зимой’ (тäл ‛зима’). [Здесь и далее при передаче финских и венгерских слов мы применяем алфавит этих языков, а для передачи слов остальных финноугорских языков – транскрипцию на основе русского алфавита, употребляемую русскими диалектологами (см.: Программа собирания сведений для составления диалектического атласа русского языка. Изд. АН СССР, М., 1946). Для специфических финноугорских звуков употребляем некоторые дополнительные знаки, как-то: γ, δ, β – фрикативные согласные, соответствующие взрывным г, д, б; Г, Д, Б, Л – глухие г, д, б, л; ə – э неполного образования; Z’ – аффриката д’з’ и т.д.; о – неопределенный гласный; 8 – неопределенный гласный непереднего ряда. – В.Л.]

Локативное -н входит также в состав многих вторичных (сложных) падежных суффиксов (см. примечания [7] и [8]).

Вопрос о развитии значения генитива, комитатива и инструктива из н-ового локатива, а равно и вопрос о генетической связи этих падежных суффиксов со словообразовательными суффиксами, пока следует считать открытым. Разрешение этого вопроса требует дальнейшей разработки на более обширном фактическом материале.

Генитив с суффиксом -н (-н’), встречающийся в некоторых финноугорских языках (финском, саамском, мордовском, марийском), несомненно, по происхождению связан с притяжательными прилагательными, оформленными этими же суффиксами. Примеры: саамск. (в южном диалекте) куэлиэн ‛рыбы’ (куэлиэ ‛рыба’), морд. валон’ ‛слова’ (вал ‛слово’), мар. пöртын ‛избы’ (пöрт ‛изба’); ср. морд. ошон’ ‛городской’ (ош ‛город’), мар. кидан ‛имеющий руку’ (кид ‛рука’), ушан ‛умный’ (уш ‛ум’).

Д.В. Бубрих выдвинул весьма интересное предположение: “Главных значений н-ового локатива было два (в финноугорском языке-основе, – В.Л.): «где?» и «с чем?». Эти два значения проходят по всем финноугорским языкам, разумеется, с разнообразными производными значениями. в финно-пермских языках на почве противостояния двух значений н-ового локатива с течением времени возникло два (и больше) н-овых падежа. На финно-волжской почве дифференциация была достигнута одним путем, а на пермской – другим”. (Д.В. Бубрих. Сравнительная грамматика финноугорских языков в СССР. Уч. зап. ЛГУ, серия востоковедч. наук, вып. 2. Л., 1948, стр. 55.)

Под другим н-овым падежом пермских языков Д.В. Бубрих имеет в виду творительный падеж удмуртского и коми языков: удм. ыжэн, коми-зыр. ыжöн ‛овцой’, ‛с овцой’ (ыж ‛овца’). В пользу предположения о генетической связи н-ового местного с н-овым творительным (инструментальным) падежом, может быть, говорят также некоторые факты недифференцированности этих двух падежей, наблюдаемые в отдельных случаях пермских языков, например: удм. лудйосын ‛полями’, ‛с полями’ и ‛на полях’; коми-язьвинск. пожóн ‛лодкой’ и ‛в лодке’.

По всей видимости (если считать эти н-овые падежи едиными по своему происхождению), еще в языке основе отпочковалось значение орудийности из первоначального местного значения.

Необходимо отделить от н-ового локатива н’-овый латив, отвечающий на вопрос «куда?» и восходящий, по мнению Синнеи к финско-пермской эпохе (Szinnei. Magyar nyelvhasonlitás. Budapest, 1920, стр. 62). Отрицать существование такого падежа нет никаких оснований. В пермских языках н’ хорошо сохранилось в составе сложных падежных суффиксов, например в коми-зырянском, коми-пермском и удмуртском языках приблизительный падеж на -лан’, состоящий из л-ового суффикса с внешнеместным значением (см. примечание [7]) и н’-ового латива: коми-зыр. и коми-перм. лан’, удм. н’улэслан’ ‛в сторону леса’, ‛к лесу’ (коми вöр, удм. н’улэс ‛лес’). Может быть, этот суффикс сохранился также в следующем наречии: комы-зыр. камин ‛лицом вниз’, ‛ниц (падать)’, кымöс ‛лоб’, с’инкым ‛бровь’, син ‛глаз’)

Синней сравнивает этот суффикс пермских языков с финским н в формах miehen‛мужчине’, koiran ‛собаке’; в значении anna kättä köyhän miehen, köyhättä on lämmin koura ‛подавай руку бедному человеку, у бедного горсть (рука) теплая’, anna koiran syödä‛дай (не мешай) собаке есть’, сюда же, по-видимому, нужно отнести элемент н’, входящий в состав суффикса дательного падежа мокша-мордовского языка -н’д’и, отвечающего на вопросы “кому?”, “к кому?”, “для кого?”, “чему?”, “к чему?”, “для чего?”, “на что?”, например: Ван’ан’д’и ‛Ване’, ‛к Ване’, Ван’а ‛Ваня’; вторая часть падежного суффикса -д’и соответствует старому лативу -тэн (ср. североэстонское nienDe < nienDen); ср. также эрзя-морд. козон’ ‛куда?’ (корень слова ко-, суффиксальный элемент -з- восходит к лативу -с). Существуют и другие взгляды на происхождение суффикса -inen (см., например: L. Hakulinen. Suomen kielen rakenne ja kehitys, I. Helsinki, 1941)».

[16] Примечание В.И. Лыткина [2]: «Формы винительного падежа личных местоимений, по мнению других авторов, образовались под влиянием винительного падежа существительных».

[17] Предлагались и иные объяснения перечисленных форм, но они не устраивают.

[18] Примечание В.И. Лыткина [3]: «Финноугорский делатив (вернее финноугорский аблатив), отвечающий на вопрос “откуда?” и реконструируемый в виде *-т, сохранился почти во всех современных финноугорских языках в первоначальном или в несколько измененных значениях, например: саамск. аллэт ‛с запада’ (аллэ ‛запад’), морд. (отложительный падеж) кудодо ‛от дома’ (кудо ‛дом’), вэнчтэ ‛от лодки’ (вэнч ‛лодка’), мар. (в послелогах и наречиях) ола гыч ‛из города’ (ола ‛город’; гы- корень послелога, суффикс послелога -ч происходит из -т), венг. alól ‛из-под’ (al- ‛низ’; l в послелоге alól восходит к финноугорскому *-т), хант. тал-та ‛отсюда’ (та- ‛этот’), манс. нумл ‛сверху’ (нум ‛верх’).

Проф. Д.В. Бубрих относит также к финноугорскому аблативу -т (называя его делативом) суффикс переходного падежа пермских языков с элементом т-д, отвечающего на вопрос “по какому месту?” (“где?”): коми-зыр. вöрöд, коми-перм. вöрöт ‛по лесу’ (вöр ‛лес’), удм. лудти ‛по полю (идти)’, коми-зыр. тати, тат ‛по этому месту (идти)’ (та- ‛этот’) (Д.В. Бубрих. Сравнительная грамматика финноугорских языков в СССР. С. 55-56). Однако значение этого падежа пермских языков весьма далеко от вышеприведенных падежей с аблативным значением, отвечающих на вопрос “откуда?”; поэтому нужно считать более правильным отнесение суффикса переходного падежа пермских языков к особому т-овому местному финноугорскому падежу (т-овый локатив), тем более что этот т-овый локатив сохранился, кроме пермских языков, также в угорских языках: венг. közt послелог ‛между’ на вопрос “где?” (köz ‛промежуток’), хант. тот, манс. тат ‛там’ (то-, та- ‛тот’)».

[19] Примечание В.И. Лыткина [4]: «По своему основному и первоначальному значению финноугорский к-овый латив отвечал на вопрос “куда?”. В таком значении эта форма падежа сохранилась во многих финноугорских языках, например: мар. ÿстэл ÿмбаке ‛на стол’ (ÿстэл ‛стол’, ÿмба ‛верх’), коми карö из *карöк ‛в город’ (кар ‛город’), удм. лудэ из *лудэк ‛в поле’ (луд ‛поле’); в пермских языках конечное -к отпало, падежную функцию вступительного падежа принял на себя конечный гласный основы (коми -ö, удм. -э); к сохранилось в некоторых наречиях: коми сэк, сэки; умд. соку ‛тогда’, (сэ-, си-, сы-, со- ‛тот’, ‛он’), коми аски, удм. аскы ‛завтра’ (ас- ‛утро’, ср. коми ас-йа ‛утренний’, ас-ыл ‛утро’); значение этих наречий соотносительно со значением вступительного падежа, употребляемого также для обозначения времени: коми выл’л’унö волы ‛в понедельник приходи’ (выл’л’ун ‛понедельник’); манс. сисыγ ‛назад’ (сис ‛спина’). Д.В. Бубрих сюда относит также суффикс переместительного падежа мордовского языка кийакска ‛по полу’, вир’га ‛по лесу’ (кийакс ‛пол’, вир’ ‛лес’) (Д.В. Бубрих. Сравнительная грамматика финноугорских языков в СССР. С. 56.), хотя по значению эти падежные формы далеки от вышеприведенных.

Вообще для установления генетической связи (которую предполагает Д.В. Бубрих) между к-овым переместительным падежом мордовского языка и финноугорским к-овым лативом, а также межу т-овым переходным падежом пермских языков (аналогичным по функции мордовскому переместительному) и финноугорским т(д)-овым аблативом (см. примечание [2]) необходимо произвести специальное исследование».

[20] В восточных финноугорских языках, начиная с мордовских, к-овый латив получил в именах гораздо более широкое распространение.

[21] Пермские образования кым вроде коми кымынь ‛ниц’ (букв. ‛к земле’), которые с их мягким n’, нередко используются для доказательства особого происхождения n-ового латива, к лативу вряд ли имеет отношение: они возникли из образований вроде кымыньö (не исчезнувших по сей день), где значение «куда» определяются формантом -ö, но отнюдь не формантом -ынь-, который имеет словообразовательный характер.

[22] Подробнее см. в нашей статье «Происхождение финского транслатива» (Советское финноугроведение, I, Уч. зап. ЛГУ, серия востоковедч. наук, вып. 2, 1948).

[23] Примечание В.И. Лыткина [5]: «Д.В. Бубрих отрицал существование финноугорского с-ового латива: “Древний с-овый латив (“куда”), – писал он, – выставляется без всяких серьезных оснований. Под его “маркой” собирают явления совершенно различного происхождения. Прибалтийско-финские формы типа финс. alas ‛вниз’, ‛долой’ являются по происхождению кс-овыми транслативами” (Д.В. Бубрих. Сравнительная грамматика финноугорских языков в СССР. С. 56.).

Д.В. Бубрих в вопросе происхождения транслатива придерживается взглядов Алквиста, Буденца, Виклюнда и др. Однако в этом вопросе существуют и другие мнения (например, проф. П.А. Аристэ и др.).

Не исключена возможность, что к финноугорскому с-овому лативу частично относили и не то, что нужно было; однако нет основания для отрицания существования какого-то с-ового местного падежа, имевшего место, возможно, в финско-пермском языке-основе. В волжско-пермских языках мы находим целый ряд местных падежей, оформленных элементом с или с′; например: коми и удм. карыс’ ‛из города’ (кар ‛город’), коми карç’ан’ ‛из города’; мар. чодра-ш-тэ ‛в лесу’, пöрт-э-ш ‛в доме’, сар-э-ш ‛на войне’ (элемент ш из *с выражает место); мар. куш ‛куда’, морд. местный пад. – кудосо (из *кудоссо < *кудосно) ‛в доме’ (кудо ‛дом’), исходный пад. – вэл’эстэ ‛из села’ (вэл’э ‛село’), вносительный пад. – кудос ‛в дом’. Проф. Д.В. Бубрих полагает, что элементы с и ш, входящие в состав мордовских и марийских сложных местных падежных суффиксов, первоначально были послелогами, впоследствии срослись с предшествующими существительными и дали начало мордовским формам на -стэ, марийским на -штэ, и т.д. ((Д.В. Бубрих. Сравнительная грамматика финноугорских языков в СССР. С. 53. Примечание.). Однако отнесение мордовского с и соответствующего ему марийского ш к послелогам – это не разрешение вопроса о с-овом местном падежном суффиксе, ибо весьма возможно, что и другие первичные финноугорские падежи в процессе своего развития прошли стадию послелога. Во всяком случае элемент с инессива восходит к балтийско-волжской эпохе (см. примечание [7]). Несомненно, в вопросе об с-овых местных падежах еще много неясного. Необходимо дальнейшее исследование в историко-сравнительном аспекте, при этом падежный суффикс с’ необходимо рассматривать отдельно от марийского ш (< *с) и мордовского с, которые неотделимы друг от друга и от финского саамского с в сложных суффиксах типа sta, ssa (koulusta ‛из школы’, koulussa ‛в школе’)».

[24] Примечание В.И. Лыткина [6]: «Древний аккузатив *-м представлен во многих современных угрофинских языках; например: саамск. мāнāм ‛ребенка’ (манна ‛ребенок’), мар. пöртöм ‛избу’ (пöрт ‛изба’), морд. Машан’ ‛Машу’ (н’ из *м), манс. квäртмä ‛рубашку’ (квäрт ‛рубашка’); коми мэнö, удм. монэ (из *м-н-м) ‛меня’; в пермских языках в абсолютном конце суффикс аккузатива -м отпал (такое отпадение конечного -м мы наблюдает и в других случаях; см. примечание [16]). Суффикс винительного падежа удм. -эз и коми öс- происходит от притяжательного суффикса 3-го лица и первоначально нес определительную функцию.

Нельзя считать доказанным утверждение Д.В. Бубриха о том, что “строй предложения, требующий аккузатива, возник относительно поздно”».

[25] В первом слоге esna, esta, -ezen′, e- было когда-то ненапряженным, что мы здесь не отмечаем.

[26] Примечание В.И. Лыткина [7]: «Аналогичное образование внутреннеместных падежей мы наблюдаем также в марийском языке, ср. собственноместный падеж на -штэ из *-снэ (вÿдыштö ‛в воде’), где -н- восходит к финноугорскому н-овому локативу, а -с- – к с-овому лативу (см. примечание [4]). Ср. также саамск. куэлэснэ ‛в рыбе’ (куэлиэ ‛рыба’). Имеются все основания предполагать, что инессив (внутреннеместный падеж, отвечающий на вопрос “где?”) финского языка -ssa (из *-sne), саамского -снэ, мордовского -сэ (из *-снэ) и марийского -штэ (из *-снэ) восходит в целом к единому источнику прибалтийско-волжской эпохи, второй же компонент инессива (-н-) общефинноугорского происхождения (см. примечание [1]). Впрочем, не исключена возможность, что в прибалтийско-волжскую эпоху, наряду со сложным (-сна), существовал простой инессив на -са, сохранившийся в мордовских языках и во многих прибалтийско-финских языках и диалектах (эстонском, ливском, вепсском, некоторых финских диалектах).

Исходный падеж притяжательного склонения удмуртского языка оформляется суффиксом -с’т- (лудыс’тым ‛с моего поля’), лудыс’тыд ‛с твоего поля’, и т.д. (луд ‛поле’, -ым, -ыд – притяжательные суффиксы); это окончание встречается также в следующих словах коми языка: вöл’ис’т’и ‛только что’, мыс’т’и, мыс’ти, мыс’т – послелог со значением “после” (этимологическими корнями данных слов являются вöл’и- и мы-). Этот суффикс пермских языков состоит из древнего с’-ового местного падежа и финноугорского т-ового аблатива.

Аблатив с элементом с’ широко распространен в пермских языках в составе простых падежных суффиксов: коми-зыр. карыс’ ‛из города’ (кар ‛город’), тас’ ‛отсюда’ (та- ‛этот’), сэс’ ‛оттуда’ (сэн ‛там’); удм. лудыс’ ‛с поля’ (луд ‛поле’); в составе сложных падежных суффиксов: удм. гортс’ан’‛из дому’ (горт ‛дом’, н’ – суффикс латива; см. примечание [1]), воклыс’ ‛у брата’ (взять что-нибудь, вок ‛брат’), коми-перм. сравнительный пад. мортс’а, коми-зыр. мортыс ‛чем человек’, ‛человека больше’ (сравнительный падеж; морт ‛человек’), лудыс’эн ‛с поля’. Неясно, выходит ли это с’ за пределы общепермского языка-основы».

[27] Подробнее см. в нашей статье «Происхождение с-овых внутреннеместных падежей в западных группировках финноугорских языков» (Ученые записки К.-ФГУ, I, Петрозаводск, 1947).

[28] Примечание В.И. Лыткина [8]: «Элемент -л-, входящий в состав внешнеместных падежей, широко распространен в пермских и марийских языках.

Внешнеместные падежи образуются в этих языках аналогично финским падежам; например: коми родительный пад. -лöн (мортлöн ‛у человека’), коми-язьв. -лан, удм. -лэн, финск. -lla < *-lna состоит из элемента -л- и н-ового локатива; коми приблизительный пад. -лан’ (вöрлан’ ‛в сторону леса’), удм. -лан’, мар. -лан (дат. пад.), финск. -lle(из *-len) состоит из элемента -л- и н’-ового латива; коми-зыр. и удм. дат. пад. -лы из *-лык (ыжлы ‛овце’) состоит из элемента -л- и к-ового латива, отпавшего в пермских языках в абсолютном конце слова (см. примечание [3]); коми-зыр. притяжат. пад. -лыс’, удм. -лэс’ состоит из -л- плюс падежный суффикс исходного падежа -с’, неясного в своем происхождении; мар. послелог лэч (из *лэт) ‛от’ (тул лэч ‛от огня’), финск. -lta содержит элемент -л- и т-овый аблатив (по Д.В. Бубриху – делатив).

Элемент -л- этих внешнеместных суффиксов (независимо от того, является ли он остатком основы послелога с внешнеместным значением или же пережитком словообразовательного суффикса) безусловно восходит к далекому прошлому, по крайней мере, ко времени финско-пермского языка-основы.

Элемент -л- встречается во многих финноугорских языках как словообразовательный суффикс пространственного значения, например, коми мöдла пöлын ‛на той стороне реки’ (мöд та ‛другая’, пöл ‛сторона’, ‛половина’), рытыл- ‛запад’, ‛западный’ (рыт ‛вечер’), морд. васоло ‛вдали’ (васов ‛вдаль’, ‛далеко’); в удмуртском языке ла- служит основой местного послелога: гурт лас’ан’ ‛со стороны деревни’ (гурт ‛деревня’, -с’ан’ – суффикс отдалительного падежа)».

[29] Примечание В.И. Лыткина [9]: «Элемент -т лишительного падежа (абессива), имеющий генетическую связь с отрицательным суффиксом (каративом) прилагательных сохранился во всех финноугорских языках, например: саамск. кÿолээта ‛без рыбы’ (кÿоллэ ‛рыба’), мар. йалтэ ылаш ‛не быть в состоянии ходить’ (букв. ‛быть без ноги’; йал ‛нога’), коми с’интöг, удм. с’интэк ‛без глаз’ (с’ин ‛глаз’, ‛глаза’); саамск. пäнэстиптэ ‛беззубый’ (пāнä ‛зубы’), морд. салтото ‛несоленый’ (сал ‛соль’), мар. кидтымы ‛безрукий’ (кид ‛рука’), коми с’интöм ‛слепой’ (букв. ‛безглазый’)».

[30] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 98.

[31] О фонетической стороне отношения между -ttain (-ttäin) и -ten сказано в нашей «Исторической фонетике финского-суоми языка», стр. 60.

[32] Там же, стр. 103.

[33] Примечание В.И. Лыткина [10]: «Д.В. Бубрих объявляет мордовские мынь ‛мы’, тынь ‛вы’, сынь ‛они’ косвенными падежами на том основании, что “мы” не есть много “я”, а сочетание многих “я” и “ты”. Такое употребление термина “косвенный падеж” совершенно необосновано и вносит только путаницу».

[34] Примечание В.И. Лыткина [11]: «Показатель множественного числа -т сохранился и в других финноугорских языках: морд. кудот ‛дома’ (кудо ‛дом’); хант. лауэт ‛лошади’, (лау ‛лошадь’); манс. луут ‛лошади’ (луу ‛лошадь’)».

[35] Примечание В.И. Лыткина [12]: «Д.В. Бубрих утверждает, что i-овый показатель множественного числа возник относительно поздно “как об этом свидетельствует его отсутствие в мордовских и во всех вообще финноугорских языках, за за исключением прибалтийско-финских”. С этим положением нельзя согласиться, так как i-овый показатель множественного числа имеется в венгерских притяжательных формах; ср. könyvem ‛ моя книга’ и könyveim ‛мои книги’. (Сообщение проф. К.Е. Майтинской)».

[36] Примечание В.И. Лыткина [13]: «Примеры на финноугорский к-овый суффикс множественного числа: саамск. так ‛эти’ (та- ‛этот’); венг. евек ‛собаки’ (ев ‛собака’); в мордовском языке к-овый показатель множественного числа сохранился в личных формах глагола: мол’инэк ‛шли’ (мол’ин’ ‛шел’); в пермских языках этот показатель в абсолютном конце слова отпал:

Коми-перм.	Удм.
мунамö	мыномы *м8н8м8к ‛пойдем’
мунатö	мыноды *м8н8д8к ‛пойдете’
мунасö	мынозы *м8н8з8к ‛пойдут’

Конченое к- отпало и в удмуртских притяжательных суффиксах множественного числа: лудмы (из *лудмык) ‛наше поле’, лудды (из *луддык) ‛ваше поле’, лудзы (из *лудзык) ‛их поле’.

Кроме того, в южноэстонских диалектах (по сообщению проф. П.А. Аристэ) встречается показатель множественного числа существительных в виде гортанного взрыва.

Утверждение Д.В. Бубриха о генетической связи к-ового множественного числа с к-овым лативом нельзя считать мотивированным».

[37] Примечание В.И. Лыткина [14]: «Элемент и множественного числа сохранился также в других финноугорских языках: саамск. натāй- ‛имена’ (намма ‛имя’), венг. kapui ‛ворота’ (ед.ч. кари); морд. мин ‛мы’ (мон ‛я’); коми ми ‛мы’ (мэ ‛я’); ти ‛вы’ (тэ ‛ты’); удм. ми ‛мы’ (мон ‛я’); ти ‛вы’ (тон ‛ты’)».

[38] Примечание В.И. Лыткина [15]: «Финноугорский н-овый показатель множественного числа имеет широкое распространение и в других финноугорских языках: манс. сунан- ‛сани’ (ед. ч. сун); коми-зыр. ыжныд ‛ваша овца’, ыжыд ‛твоя овца’; коми-зыр., мунöны ‛идут’ (мунö ‛идет’), коми-перм. кöнда ‛которые’ (кöда ‛который’).

Показатель множественного числа -n- сохранился также в некоторых современных финских диалектах, например в диалекте Фитти (Fitti): tupas(i) ‛твоя комната’, tuvans(i) ‛твои комнаты’ (сообщение проф. П.А. Аристэ). Кроме того, сам Д.В. Бубрих в “Исторической фонетике финского-суоми языка” приводит примеры типа poikami ‛мой сын’, poikani ‛мои сыновья’.

Связь n-ового показателя с суффиксами типа pohjoinen (о которой говорит автор в следующем, 48-м параграфе) не совсем ясна. Связь между этими двумя категориями суффиксов Д.В. Бубрихом недостаточно обоснована».

[39] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 88.

[40] Примечание В.И. Лыткина [16]: «Нельзя утверждать категорически, что формы множественного числа с суффиксами -i-, -k-, -n- обязательно восходят к именам, обозначающим коллектив или место, и тем более, что они находятся в связи (хотя бы “косвенной”) с i-овыми, k-овыми и n-овыми падежными формами».

[41] Примечание В.И. Лыткина [17]: «В финноугорском языке-основе были следующие притяжательные суффиксы (См. Szinnyei. Magyar nycluhason litás. Будапешт, 1920, стр. 10):

Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л. *-м	1-е л. *-м(к/н)
2-е л. *-т, -(н)д	2-е л. *-т(к/н), -д(к/н)
3-е л. *-с(н)	3-е л. *-с(к/н)

Эти суффиксы с некоторыми видоизменениями сохранились во всех финноугорских языках. Примеры:

Морд.	Мар.	Удм.	Коми	Венг.
кудо-м	ÿстэл-эм	вал-э (вал-эм)	вöл-ö (вöл-öм)	láb-am	‛мой’
кудо-т	ÿстэл-эт	вал-эд	вöл-ыд	láb-ad	‛твой’
кудо-зо	ÿстэл-же	вал-эз	вöл-ыс	láb-a	‛его’
кудо-нок	ÿстэл-на	вал-мы (вал-мык)	вöв-ным	láb-unk	‛наш’
кудо-нк	ÿстэл-да	вал-лы (вал-дык)	вöв-нид	láb-atok	‛ваш’
кудо-ст	ÿстэл-ышт	вал-зы (вал-зык)	вöв-кыс	láb-uk	‛их’

Морд. кудо ‛дом’, мар. ÿстэл ‛стол’, удм. вал ‛вал’, коми вöв (вöл-) ‛лошадь’, венг. lab ‛нога’; морд. кудом ‛мой дом’, кудот ‛твой дом’, кудозо ‛его дом’, кудонок ‛наш дом’ и т.д.».

[42] Примечание В.И. Лыткина [18]: «Каждый язык развивается по своим внутренним законам развития, поэтому нет никаких оснований говорить о том, что угрофинские языки обязательно должны были пройти стадию развернутых грамматических классов (так называемую “классификацию имен и местоимений”».

[43] Примечание В.И. Лыткина [19]: «Суффикс сравнительной степени финского языка, возможно, восходит к финноугорскому -мп-, который сохранился не только в восточнофинских языках, но и саамском, венгерском и других языках; ср.: саамск. пурзамп ‛лучше’ (пуэрр ‛хороший’), венг. nagyoвв ‛больше’ (nagy ‛большой’); морд. тобал’э ‛по ту сторону’ (то- ‛тот’), мар. тумбалнэ ‛там’, ‛вдали’ (ту ‛тот’, ‛он’); сюда же, по-видимому, надо отнести суффикс уменьшительного вида глагола лузсколетского диалекта коми-зырянского языка: уз’öбтыны ‛поспать’ (уз’ны ‛спать’), с’ойöбтыны ‛поесть’ (с’ойны ‛есть’ и т.д. В других диалектах языка коми глаголы, образованные этим суффиксом, показывает усиленное действие с оттенком мгновенности, например: уз’öбтыны ‛поспать как следует’, ‛крепко поспать’ (уз’ны ‛спать’); кос’öбтыны ‛быстро и сильно ударить’ (кос′ас′ны ‛драться’), öдöбтыны ‛рвануться’. Финноугорское -мб- на венгерской и пермской почве дало -б, ср.: удм. ыбыны, финск. ampu- ‛стрелять’; венг. hab ‛волна’, хант. хумп, коми гыбавны ‛плескаться’.

Однако существует мнение о том, что эти суффиксы не восходят к финноугорскому языку-основе, а развились самостоятельно в отдельных группах этих языков.

Связь суффикса превосходной степени с суффиксом абессивных прилагательных, о которой говорится в § 64, не совсем ясна».

[44] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 46-47, 97-99.

[45] Примечание В.И. Лыткина [20]: «Суффиксы лица в финноугорских языках восходят к тем же первоначальным элементам, что и притяжательные суффиксы (см. примечание [17]). Эти суффиксы в той или иной мере сохранились во всех современных финноугорских языках. Примеры:

Морд.	Мар.	Коми-зыр.	Венг.
ловнан	лудам	лыд’д’а	olvasom	‛читаю’
ловнат	лудат	лыд’д’ан	olvasod	‛читаешь’
ловны	лудэш	лыд’д’ö	olvasssa	‛читает’
ловнотано	лудына	лыд’д’ам	olvassuk	‛читаем’
ловнотадо	лудыда	лыд’д’анныд	olvassátok	‛читаете’
ловныть	лудыт	лыд’д’öны	olvassák	‛читают’

В пермских языках в 1-м л. ед. ч. -м в абсолютном конце слова отпал: удм. мыно, коми муна < м8н8м ‛пойду’ < в памятниках древнепермской письменности это -м еще сохранялось: кылам ‛слышу’, эскам ‛верую’, вöйпам ‛говорю’ и т.д. (См. В.И. Лыткин. Древнепермский язык. М., 1952, стр. 111.)

Для второго лица в финноугорском языке основе имелись два суффикса -т и -н, из которых последний представлен не только коми языком, но и обскоугорскими (хант. оЛЛэн ‛спишь’, манс. минээн ‛идешь’).

В современных финноугорских языках формой 3-го л. ед. ч. очень часто служит сонова слова без личного суффикса (коми мунö, удм. мынэ ‛идет’).

Множественное число первоначально выражалось суффиксами -к, -т, -н (см. примечания [10], [12], [15]). В современных финноугорских языках эти суффиксы в некоторых случаях отпали; например: удм. мыномы <*мыномык ‛пойдем’, мыноды < *мынодык ‛пойдете’, мынозы < *мынозык ‛пойдут’; это конечное к отпало в абсолютном конце слова также в коми-пермском языке: мунамö < *мунамöк ‛идем’, мунатö < *мунатöк ‛идете’, мунасö < *мунасöк ‛идут’; в древнепермском языке множественное число выражалось суффиксами, совершенно тождественными с притяжательными суффиксами -ным, -ныд, -ныс: эскамным ‛веруем’, тöдадныд ‛знаете’, пэтöныс ‛выйдут’; коми-зырянские формы множественного числа частично или полностью утратили эти суффиксы: мунам < *мунамным (или < *мунамöк), мунад < *мунадныд (параллельная коми-зырянская форма мунанныд сохранила суффикс -ныд), мунöны < *мунöныс (в диалектах конечное -с сохранилось: ижемск. и верхнесысольск. мунöныс ‛идут’)».

[46] Примечание В.И. Лыткина [21]: «Этот причастный суффикс пережиточно сохранился и в некоторых других финноугорских языках: саамск. куллапа ‛они (двое) слышат’ (кулла- ‛слышать’), мар. ак мышкеп ‛не моют’, первоначально обозначало ‛они не моющие’; показатель настояще-будущего времени глагола коми языка -а и показатель будущего времени удмуртского языка -о представляют собой тоже остаток причастного суффикса; коми муна ‛иду’, ‛пойду’, мунан ‛идешь’, ‛пойдешь’, муназ ‛пойдет’ и т.д.; умд. мыно ‛пойду’, мынод ‛пойдешь’, мыноз ‛пойдете’ и т.д.; коми муна-, удм. мыно- первоначально обозначали ‛идущий’. Этот причастный суффикс (коми -а, удм. -о, саамск. -п, мар. -п, финск. p//b) возводится к языку основе финско-пермского периода *-п.

Финноугорский суффикс *-п сохранился также в отрицательном слове: коми-зыр. абу (диал. абы), коми-пермяцк. абу, коми-язьвинск. обо (обол), древнепермяцк. абул, удм. öвöл, эстонск. эп, водьск. эб, морд. аф ‛нет’; отрицательный глагол (аб-, öв-, эб, аф и т.д.) стоял в форме причастия; в пермских языках после отрицания стоял вспомогательный глагол *-8л ‛быть’, *8б-8л ‛не есть’, ‛не существующий’».

[47] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 167 и сл.

[48] Вертикальные линии здесь разделяют форманты, которые по происхождению к показу лица-числа не относились, и форманты, составлявшие лично-числовые показатели в строгом смысле этого термина.

[49] Примечание В.И. Лыткина [22]: «Финноугорский к-овый показатель настояще-будущего времени пережиточно сохранился во многих финноугорских языках; например: саамск. (северный диалект) им лэε’ эк ‛меня нет’ (ср. нем ich bin nicht, лэε- ‛быть’), морд. эз’ин’ рамак ‛я не покупаю’ (рама- ‛купить’), мар. ок ‛он не’ (отрицательный глагол; ср.: ом ‛я не’, от ‛ты не’), удм. уг ‛не’: уг мынис’кы ‛не иду’, уг мыны ‛не идет’, уг мыно ‛не идут’, уг мыны ‛не буду идти’; коми ог мун ‛не иду’, огö мунö ‛не пойдем’ [этимологическим корнем отрицательного глагола является удм. у-, коми о-; ср. удм. уд мыны, коми он мун ‛не будешь идти’ (коми также ‛не идешь’)], удм. уз мыны, коми оз мун ‛не будет идти’ (коми также ‛не идет’) и т.д., в которых д-н [удм. уд, коми он (и з), удм. уз, коми оз] являются личными окончаниями, а г в словах ог, уг, огö – остатком показателя финноугорского суффикса настоящего времени *-к».

[50] Примечание В.И. Лыткина [23]: «Финноугорский и(или j)-овый показатель прошедшего времени хорошо сохранился в финноугорских языках. Примеры: саамск. кулäй ‛он слышал’ (кулла- ‛слышать’), морд. мол’ин’‛я шел’, мол’ит ‛ты шел’ (ср. мол’ан ‛иду’, мол’ат ‛идешь’); мар. ман’ым ‛я сказал’, нäл’ым ‛я купил’, ср. ман- ‛сказать’, нäл- ‛покупать’ – с твердыми н и л (в глаголах конечные звуки основы н и л перед приметой прошедшего времени j смягчились); коми муни ‛я шел’, мунин ‛ты шел’, и т.д. (основа мун-); удм. мыни ‛я шел’, мынид ‛ты шел’, и т.д.; венг. adék (в древних памятниках письменности также ådik ‛я дал’ (ad- ‛дать’).

Весьма возможно, что показатели настояще-будущего времени (к, в) и прошедшего (и) времени по своему происхождению связаны с соответствующими отглагольными суффиксами имен (словообразовательными суффиксами имен действия)».

[51] Примечание В.И. Лыткина [24]: «Рассуждения Д.В. Бубриха (§ 75 и др.) о формировании глагола на основе имен действия базируются на предвзятой мысли о том, что имя является колыбелью глагола. между тем, вопрос о первичности имени и вторичности глагола нельзя считать решенным. Рассуждения же автора слабо аргументированы и притом данные прибалтийско-финских языков почти совсем не привлечены.

То же самое нужно сказать и о предположении Д.В. Бубрихи относительно того, что активному строю предложения предшествовал пассивный».

[52] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 49-50.

[53] Примечание В.И. Лыткина [25]: «Финноугорский показатель повелительного наклонения *-к сохранился, кроме прибалтийско-финских, в ряде других финноугорских языков: саамск. (северный диалект) лэəкэ-əт ‛будьте’ (лэε- ‛быть’), морд. кортак ‛говори’ (корта- ‛говорить’), эр’ак ‛живи’ (эра- ‛жить’), венг. lökγ ‛толкай’ (lök ‛толкать’); этот показатель претерпел в венгерском языке большие изменения (см. авторефереат кандидатской диссертации Е.А. Санто “Повелительное наклонение в современном венгерском языке”. М., 1952)».

[54] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 103 в связи со стр. 82.

[55] Примечание В.И. Лыткина [26]: «Показатель н финноугорского конъюктива (потенциала, возможностного наклонения) сохранился, кроме прибалтийско-финских, в ряде других финноугорских языков в разных значениях: саамск. кÿскн’эм ‛я могу прикасаться’ (кÿскэ- ‛прикасаться’), мар. луднэм ‛я намериваютсь читать’ (лудам ‛читаю’), манс. миннээн ‛ты пошел бы’ (мин- ‛идти’), венг. várnék ‛я ждал бы’ (várok ‛я жду’)».

[56] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 85-86.

[57] Там же, стр. 86.

[58] Например, пермский, где глаголы на -s′(k) являются в основном так называемыми возвратными глаголами , но в некоторых случаях обнаруживает и видовые моменты и притом разные; ср. коми, с одной стороны, вурсьны ‛заниматься шитьем’ (от вурны ‛шить’), а с другой стороны, стрöитсьыны ‛быть построенным (окончательно)’ (от стрöитны ‛строить’).

[59] В карельском языке неопределенно-личные формы получили в порядке дальнейшего развития значение форм 3-го л. множ. ч., вытеснив прежние формы 3-го л. множ. ч. (sanotah ‛они говорят’, ‛они скажут’ и т.д.).

[60] Примечание В.И. Лыткина [27]: «У Аргиколы имеются примеры на пассив с личными формами. Пассив существует и поныне в южноэстонских диалектах, например: ma kutsuta, sa kutsutat, timä kutsutass, mii kutsutamö, tii kutsutatö? haa? kutsutasö?, прошедшее время ma kutsuti, sa kutsutit и т.д.; ср. морд. строямс ‛строить’ и строятомс ‛строиться’ (сообщение проф. П.А. Аристэ)».

[61] Примечание В.И. Лыткина [28]: «Д.В. Бубрих пишет, что “судя по восполнительным формам сослагательного наклонения, которое вообще отражает морфологические особенности прошедшего времени изъявительного наклонения, когда-то в прошедшем времени изъявительного наклонения были восполнительные формы на -i”.

Однако данные некоторых прибалтийско-финских диалектов не указывают на такое -i; ср. эстонские диалектные формы: esin tule, esid tule, esimä tule (tule < *tulek) ‛я не пришел’, ‛ты не пришел’, ‛мы не пришли’ при en tule, ed tule, emmä tule (< *tulek) ‛я не приду’, ‛ты не придешь’, ‛мы не придем’ (ливское äd tue < *ät tulek ‛ты не придешь’ и ist tule <*isset tulek ‛ты не пришел’); ср. морд. эзинь, эзишь, эзь андак (прошедшее время). (Примечание принадлежит проф. П.А. Аристэ)».

[62] Примечание В.И. Лыткина [29]: «Отрицательные глаголы (по выражению Д.В. Бубриха – “глаголоподобные слова”) сохранились во всех других финноугорских языках (кроме венгерского, хантыйского и манскийского); они, как и в финском языке, употребляясь совместно со следующими за ними приотрицательными (восполнительными – по Д.В. Бубриху) формами, не имеющими личных окончаний, пережиточно сохранили личные, числовые и временные показатели, а иногда показатели наклонения (в большинстве случаев эти грамматические категории выражаются супплетивно). Спряжение отрицательных глаголов, как и вспомогательных, отличается от спряжения обычных глаголов. Примеры:

Морд.		Мар.		Удм.		Коми-перм.
эз’ин’	мол’э	ом	мий	уг	мынис’кы	ог	мун	‛не иду’
эз’ит’		от		уд		он		‛не идешь’
эз’		ок		уг	мыны	оз		‛не идет’
эз’ин’эк’		огына		ум	мынис’кэ	ог	мунö	‛не идем’
эз’ид’э		огыда		уд		од		‛не идете’
эз’т’		огыт		уг	мыно	оз		‛не идут’

Отрицательный глагол имеет также формы в прошедшем времени и повелительном наклонении, например: мар. ышым мий, удм. öй мыны, коми-зыр. и коми-перм. эн мун (диалектное ии древне-пермское ин мун) ‛не иду’.

Отрицательные глаголы осложнены пережиточным показателем лица, числа и времени, поэтому очень трудно выделить в них то, что относится к финноугорскому языку-основе, но, несомненно, в финноугорском языке-основе уже сосуществовали отрицательные глаголы, которые спрягались так же, как и обыкновенные глаголы».

[63] Примечание В.И. Лыткина [30]: «Следы от имен действия на -ta, -tä сохранились в некоторых прибалтийско-финских языках, например: вепсск. ištud, эст. istu <*istuba; ср. также финский адессив istualla < *istubalna. (Примеры сообщены проф. П.А. Аристэ).

Предположение о происхождении целевого инфинитива, излагаемое Д.В. Бубрихом, близко к предположению Ю. Марка».

[64] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 72-73.

[65] Сначала, собственно говоря, laulavi (влияние saapiи т.д.).

[66] См. об этом в нашей «Исторической фонетике финского-суоми языка», стр. 48-49. Часто выдвигаемая мысль, будто построения типа kuulen lintujen laulavan возникли на почве построений, где на месте lintujen был аккузатив (или партитив), а дальше следовало согласуемое с ним причастие, как будто имеет свои «за»: в старых памятниках, действительно выступают построения указанного якобы архаического типа. Но нельзя не заметить, что и в старых памятниках в рассматриваемых построениях упорно выступает притяжательная суффиксация, эквивалентная генитивному определению. Эта притяжательная суффиксация показывает, что в старых памятниках мы имеем дело с диалектными явлениями, основанными на не доведенной до конца попытке «рационализировать» рассматриваемые построения, а вовсе не с наследием древности.

[67] Например, в диалекте с. Толмачи Калининской области.

[68] Примечание В.И. Лыткина [31]: «Утверждение Д.В. Бубриха о том, что “суффиксы, в основной массе случаев, восходят к отдельным словам” нельзя считать применительно к финноугорскому материалу даказанным. Д.В. Бубрих, безусловно, преувеличивает роль самостоятельных слов в образовании суффиксов. Историческая отделенность процесса сложения первичной суффиксации мешает нам выяснить происхождение многих финноугорских суффиксов от самостоятельных слов».

[69] Сочетание nc’ > n’c’ давало на прибалтийско-финской почве в зависимости от условий чередования ступеней согласных либо nts, ns и т.д., либо its, is. Об этом и вообще по вопросу о финских именах на -inen- (-ise, -itse-) см., например, статью «Происхождение имен на -inen с основой на -ise- в прибалтийско-финских языках (Советское финноугроведение, V, Петрозаводск, 1949).

[70] В -isa (-isä) и -ise-отражается чередование a (ä) с e в определенных фонетических условиях; см. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 74-76.

[71] Примечание В.И. Лыткина [32]: «Финноугорским суффиксом порядкового числительного считают *-нт; например: саамск. (кольский диалект) н’эалйант или н’эалйат, удм. н’ыл’эти, коми-зыр. н’ол’од, хант. н’аЛмит’, манс. н’илит и н’илинт-, венг. negyed ‛четвертый’ (саамск. н’иэлйэ, удм. н’ыл’, коми н’ол’, хант. н’аЛ, манс. н’илä, венг. negy ‛четыре’). В пермских и венгерском языках в сочетании -нт произошла утрата носового гласного (деназализация): ср. финск. into ‛рвение’, ‛усердие’; удм. öды ‛сила’; коми-зыр. öд ‛жар’ (öдйöн ‛быстро’, коми-перм. öд’д’öн ‛очень’); финск. lintu ‛птица’, саамск. (кольский диалект) лонт, хант. лонт, манс. лунд, венг. lud ‛гусь’».

[72] Примечание В.И. Лыткина [33]: «Финноугорские л-овые суффиксы в других финноугорских языках встречаются тоже в разных значениях: уменьшительном, местном, для образования прилагательного от существительного и т.д.; например: мар. ошалгэ ‛бледный’, ‛бесцветный’ (от ‛белый’); коми рытыв (диал. рытыл) ‛западный’ (рыт ‛вечер’); лöзов (диал. лöзол) ‛синеватый’ (лöз ‛синий’); удм. пас’тала ‛ширина’ (пас’кыт ‛широкий’), туннала ‛сегодняшний’ (туннэ ‛сегодня’); лызалэс ‛синеватый’ (лыз ‛синий’); манс. кäтлä ‛рученька’ (кäт ‛рука’)».

[73] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 96-97.

[74] Примечание В.И. Лыткина [34]: «Трактовка явления перехода -ai, -äi, -ei в -i носит слишком искусственный характер. Здесь скорее -ai > -oi, а -ei > -i (см. также: L. Hakulinen. Suomen kielen rakenne ja kehitys, I. Helsynki, 1941)».

[75] Примечание В.И. Лыткина [35]: «В водском языке и поныне имеется g в словах типа: финск. pihlaja, водск. pihlaga ‛рябина’; финск. kataja ‛можжевельник’, kataga и т.д.»

[76] Примечание В.И. Лыткина [36]: «Суффикс -к, широко распространенный в финноугорских языках, имеет самые разнообразные значения. Приведем примеры на к-овые суффиксы с уменьшительным значением: морд. пансткэ ‛уздечка’ (панст ‛узда’), мар. пэлак ‛половинка’ (пэл ‛половина’), удм. нылок ‛доченька’ (ныл ‛дочь’), коми-перм. бэд’ок ‛палочка’ (бед ‛палка’), коми-зыр. пиук ‛сынок’ (пи ‛сын’), хант. ман’экэ ‛младший племянник’ (ман’э ‛старший племянник’), манс. маныкэм ‛моя “снохочка”’ (ман ‛сноха’), венг. leányka ‛девочка’ (leány ‛девушка’)».

[77] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 107-109.

[78] Примечание В.И. Лыткина [37]: «Финноугоское *-кс встречается почти во всех финноугорских языках обычно в виде непродуктивного словообразовательного суффикса, имея самые разнообразные значения, например: морд. пил’экс ‛серьга’ (пил’э ‛ухо’); мар. шÿäш, шÿäкш (по диалектам) ‛ожерелье’, ‛ошейник’ (шÿ ‛шея’); удм. урдэс ‛бок’, ‛сторона’ (урд ‛ребро’); коми-зыр. пэл’öс ‛угол’, пэл’са ‛ушат’ (пэл’ ‛ухо’, ‛уши’; ср. русск. ушат); венг. újj ‛рукав одежды’ (< *уй-й < *сой-кс-, ср. коми сой, удм. суй ‛рука без кисти’; начальное финноугорское *с- в венгерском языке отпало; ср. венг. in, финск. suone-, морд. сан, коми-зыр. сöн ‛жила’, ‛вена’; венг. ере, финск. sappe, морд. сэпэ, удм. сэп, коми сöп ‛желчь’). Финноугорский суффикс *-кс перешел в отдельных финноугорских языках в разные звуки, подчиняясь внутренним законам их развития: финск. -кс, морд. -кс, мар. -кш(-ш), пермск. -с (< *-ск, *-кс), венг. -j. Аналогичное изменение финноугорского звукосочетания -кс мы наблюдаем и в корнях слов; например: финск. maksa, морд. максо, мар. мокш, удм. и коми мус, венг. máj ‛печень’».

[79] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 43-133.

[80] Там же, стр. 40.

[81] Там же, стр. 113-114.

[82] О moinen см. там же, стр. 39 и 83.

[83] Примечание В.И. Лыткина [38]: «Финноугорские м-овые отглагольные именные суффиксы широко распространены в финноугорских языках; например: морд. удома ‛спанье’, ‛ночевка’ (удо- ‛спать’), удм. улэм ‛жизнь’ (ул- ‛жить’), коми олöм ‛жизнь’ (ол- ‛жить’), хант. оЛэм ‛сон’ (оЛ- ‛спать’), манс. ōлум ‛жизнь’ (ōл ‛жить’), венг. álom ‛сон’, ‛сновидение’ (al- ‛спать’)».

[84] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 83.

[85] Там же, стр. 107-109.

[86] Примечание В.И. Лыткина [39]: «Финноугорский н-овый отглагольный суффикс в некоторых финноугорских языках служит показателем инфинитива, например: коми мунны (корень мун-), удм. мыныны (корень мын- или мыны-), венг. menni ‛идти’. При помощи этого суффикса образуются и имена существительные, например: удм. гырон ‛пахота’ (гырыны ‛пахать’), удм. дас’ан ‛приготовление’ (дас’аны ‛приготовить’), коми-зыр. с’ойан, коми-перм. с’айан ‛еда’ (с’ойны ‛есть’), коми-зыр. пэч’кан ‛прялка’ (печ’кыны ‛прядь’), манс. уунлэнä ‛сидение’, ‛сидящий’ (уунл ‛сидеть’)».

[87] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 50 и 79.

[88] Там же, стр. 88-89 и 104 с учетом стр. 102.

[89] Там же, стр. 76-77.

[90] Там же, стр. 76-79, 230-231.

[91] Там же, стр. 76-79.

[92] Там же.

[93] Там же, стр. 156-157.

[94] Примечание В.И. Лыткина [40]: «Финноугорский л-овый суффикс, встречающийся во всех финноугорских языках, употребляется в разных значениях: в значении многократности, длительности, кратковременности и т.д. действия. Примеры: морд. с’ормал’эмс ‛исписывать’ (с’ормадомс ‛писать’), мар. лÿмдыл- ‛обзывать’, ‛высмеивать’ (лÿмд- ‛именовать’, ‛дать имя’), удм. лындзылыны ‛читать (многократно)’ (лыдзыны ‛читать’), коми-зыр. вайавны (диал. вайалны) ‛приносить’ (вайны ‛принести’), коми-зыр. бос’тлыны ‛взыть на время’ (бос’тны ‛взять’)».

[95] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 74.

[96] Заметим, что в образованиях вроде ajelehti-, vetelehti-, kääntelehti- (с четырехсложной основой) -kt-, поскольку не изменялось через -ks-, должно было дать в одних формах -tt-, а в других – -ht-; из них обобщилось -ht-. Ср. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 167 и сл.

[97] Примечание В.И. Лыткина [41]: «Сомнительно, являются ли -ksi- и -hti- суффиксами единого происхождения. Аргументация автора относительно общности происхождения этих суффиксов не убедительна».

[98] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 104.

[99] Там же, стр. 167 и сл.

[100] Примечание В.И. Лыткина [42]: «Финноугорский т-овый суффикс причинительного (понудительного) залога встречается в этой или несколько видоизмененной функции во многих финноугорских языках, например: морд. кастомс ‛вырастить’ (касомс ‛расти’), морд. пуртэм ‛ввожу’ (пурэм ‛вхожу’), удм. пыртыны ‛вводить’, ‛вносить’ (пырыны ‛входить’), коми-зыр. пыртны ‛вводить’, ‛вносить’ (пырны ‛входить’), коми-зыр. вурöдны, коми-перм. вурöтны ‛дать шить’, ‛через кого-нибудь шить’ (вурны ‛шить’), коми-зыр. сулöдны ‛заставить стоять’ (сулавны ‛стоять’), венг. mosatni ‛заставить мыть’ (mosni ‛мыть’, ‛стирать’)».

[101] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 107-109.

[102] Об обеих группах случаев см. «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 153-154 и 177.

[103] О стяжении дифтонга i см. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 114-116; здесь приходится иметь в виду особенно стр. 115-116 (§ 47).

[104] Там же, стр. 70-79.

[105] Там же, стр. 171.

[106] Эти типы склонения и спряжения рассмотрены в нашей «Исторической фонетике финского-суоми языка», стр. 190-231.

[107] Происхождение разнообразия звукового вида морфем полностью разъяснено в нашей «Исторической фонетике финского-суоми языка».

[108] Там же, стр. 177.

[109] Здесь мы отделяем слагающие части сложного слова дефисом. В обычном письме сложные слова подчинительного типа пишутся слитно (дефис употребляется только в некоторых случаях, где слитно написанное слово вызвало бы трудности при чтении).

[110] См. нашу «Историческую фонетику финского-суоми языка», стр. 42 и 89.

[111] См. Н.П. Мичурина. Сложные слова с падежно неоформленным первым компонентом в финском языке. Советское финноугроведение, I. Уч. зап. ЛГУ, сер. востоковедч. наук, вып. 2, 1948.

[112] О партитиве в карельском языке см.: А.А. Беляков. Категория числа в карельском партитиве. Советское финноугроведение, I. Уч. зап. ЛГУ, сер. востоковедч. наук, вып. 2, 1948.

Послать ссылку в: